указанных событий): «Весь край был в походе на восток. В этом непрерывном потоке беженцев, бежавших от немцев, были и дети, и грудные младенцы, которые попросту умирали с голоду, так как ничего нельзя было купить». Корреспондент газеты «Чырвоная змена»[41] В. Ильянков, побывавший в конце сентября 1939 г. в районе Белостока, был поражен количеством беженцев, идущих с немецкой территории{311}.

В Западную Украину и Западную Белоруссию стремились не только украинцы, белорусы, русские, русины, но и евреи, причем последних было большинство. Поляки предпочитали искать убежища в Румынии или Литве. Подобные массовые перемещения вынужденных мигрантов неизбежно сопряжены с материальными лишениями, вспышками болезней, голодом. Сегодня ситуации такого рода квалифицируются как гуманитарные катастрофы, заставляя государства принимать меры к их ликвидации. В 1939 году ничего похожего не происходило. Немцы заботились только о немцах, а советские власти беженцы вообще мало интересовали.

В первые послереволюционные годы социалистическое государство широко открыло двери для иностранных единомышленников, товарищей по борьбе, спасавшихся от реакционеров, консерваторов, фашистов, капиталистов и прочих недругов рабочего класса. С конца 1920-х годов этот поток сильно поредел, пришлых тщательно просеивали, нередко объявляли буржуазными наймитами, троцкистами, отправляли в ГУЛАГ или сразу ставили к стенке. Поэтому осенью 1939 года советская власть не собиралась принимать беженцев с запада. Ей хватало тех украинцев, белорусов, русских, русинов и евреев, которые в ходе раздела Польши оказались на «советской половине».

Д. Толочко объясняет позицию советского руководства сложной экономической и санитарно-эпидемиологической обстановкой в западных областях Украины и Белоруссии. Дескать, туда успели перебраться тысячи беженцев, которые влачили жалкое существование в антисанитарных условиях: нищенствовали, ночевали на вокзалах и т. д. Тем самым создалась обстановка, не благоприятствовавшая приему новых партий переселенцев. Их и так хватало. В разных источниках называются разные цифры – до 100 тысяч человек только в Западной Белоруссии{312}. Речь шла о тех, кто бежал от немцев в «восточные кресы» еще до того, как туда вошли части Красной армии.

Наверное, санитарно-эпидемиологические сложности принимались во внимание, но это не могло быть единственной причиной, побудившей советское правительство саботировать свое собственное решение о воссоединении народов. В годы Великой Отечественной войны количество эвакуированных составило миллионы граждан, и это не привело к массовым инфекционным заболеваниям, тем более к пандемии. Поэтому осенью – зимой 1939/40 года власти главным образом волновали не вопросы здравоохранения. С одной стороны, они опасались «шпионов и диверсантов», с другой – попросту не нуждались в притоке мигрантов.

Глава Переселенческого управления при СНК СССР Евгений Чекменев писал о возможном количестве переселенцев: «Советская делегация в комиссии [то есть в Смешанной комиссии] дает различные цифры: от 524 тысяч до 2 миллионов человек. Переселенческим управлением грубо ориентировочно был взят один миллион человек и на это количество проведен расчет»{313}. Однако органы советской власти этим расчетом руководствоваться не стали.

К концу 1939 года, то есть к тому времени, когда работа Комиссии должна была развернуться в полном объеме, обнаружилось разительное несоответствие в результатах, достигнутых германской и советской стороной. 10 декабря Литвинов адресовал Молотову служебную записку, в которой обрисовал сложившееся положение дел.

Практическая деятельность Комиссии началась 8 декабря, когда 307 германских уполномоченных перешли границу в Перемышле и приступили к работе. К ним приставили 105 советских представителей для помощи и контроля. 9–10 декабря на германскую сторону отправились советские уполномоченные в составе 107 человек. Констатируя, что вся «необходимая организационно-подготовительная работа по эвакуации проведена на месте», Литвинов делился своими сомнениями относительно того, как быстро удастся запустить процесс с нашей стороны и удастся ли это сделать вообще. Он указывал, что немцы назначили эвакуацию своего населения на 15 декабря и этот срок, скорее всего, будет выдержан. «Иначе обстоят дела с эвакуацией украинского, белорусского и русского населения на нашу сторону. Советская делегация в советско-германской Смешанной комиссии по эвакуации не имеет точных указаний о том, какое количество населения мы намерены принять или, больше того, намерены вообще кого-либо принимать с территории государственных интересов Германии».

Литвинов заключал: «Этот вопрос требует немедленного разрешения, так как наша переселенческая сеть на германской территории (главные и районные уполномоченные) направилась туда без директивных указаний по этому вопросу. Прошу Ваших указаний»{314}.

На полях, слева от абзаца, в котором шла речь о том, что советская делегация «не имеет точных указаний», Молотов написал: «Установка по этому вопросу дана. В чем же дело?»{315} На первой странице записки начертал резолюцию: «Тт. Потемкину, Александрову. Непонятна эта записка. Вместо того, чтобы самому что-нибудь предложить на основании ознакомления с делом на месте, т. Литвинов “вопрошает”? Почему? Александров не смотрит за работой Комиссии т. Литвинова? В. Молотов, 13.XII»{316}.

Судя по резолюции, нарком был раздражен. Литвинов не маленький, должен понимать установку партии – свести до минимума количество переселенцев с германской стороны и не требовать каких-либо официальных указаний. Для виду кого-то нужно было взять. У немцев не должно было возникать вопросов, хотя они, конечно, все равно возникали.

Информация о том, что советское руководство приняло негласное решение сократить количество переселенцев из занятой немцами Польши до минимума, не дошла не только до Литвинова. 4 декабря Александров докладывал Потемкину о своем разговоре с заместителем наркома внутренних дел Иваном Масленниковым. Тот находился во Львове и решал практические вопросы, связанные с деятельностью смешанных комиссий. По словам Александрова, Масленников поставил вопрос о принятии беженцев из Польши, и на этом основании заведующий отделом пришел к выводу, что тот «не знает решения правительства по этому вопросу»{317}. Процитируем часть докладной записки Александрова:

Тов. Масленников просил меня поставить перед руководством НКИД следующие вопросы:

1. Германская сторона интересуется, намерено ли советское правительство брать из Германии украинцев, белорусов и русинов в соответствии с соглашением об эвакуации. Тов. Масленников не знает решения правительства по данному вопросу. Он мне заявил, что он, якобы, получил в свое время указание от Вячеслава Михайловича о принятии нами 10.000 дворов, но т. Берия сообщил ему по телефону, что пока не следует принимать ни одного двора.

3 декабря я поставил в известность об изложенном Вячеслава Михайловича, который заметил, что никаких указаний т. Масленникову он не давал и предложил мне выяснить это дело у Вас и т. Берия{318}.

Со стороны Германии никаких сомнений относительно приема этнических немцев не возникало. Всего из Западной Украины и Западной Белоруссии предполагалось эвакуировать 125 тыс. хозяйств{319}.

По состоянию на 14 января 1940 года для отправки в Германию записались 110 656 граждан немецкого происхождения, и 79 700 из них уже выехали. Рассматривалась возможность эвакуации 150 человек, находившихся в тюремном заключении{320}.

А вот советские уполномоченные, назначенные Комиссией (их было в три раза меньше, чем германских{321}), явно не собирались форсировать эвакуацию. Это вызывало удивление партнеров и ставило советских членов Комиссии в неловкое положение. Они не знали, что говорить, как отвечать на вполне закономерные вопросы.

Нацисты