— Когда Шеварднадзе сказал мне: «Ты не представляешь, как я тебя люблю», у меня внутри все похолодело. А когда он сказал: «Мамука, ты мне дороже родного сына», я понял, что надо уносить ноги.

Мы разговаривали с Мамукой в Москве…

Среди великих формулировок эпохи не должна затеряться фраза, которую приписывают уроженцу Тбилиси, балетмейстеру Михаилу Лавровскому: «Светофор в Тбилиси себя не оправдал!»

В Узбекистане в начале двухтысячных годов высочайше запретили игру на бильярде — как способствующую распространению наркомании и преступности, Я попробовал восстановить логику решения и познал ее: оказывается, многие преступники были замечены за бильярдом.

Но это что! Незадолго до того сын отца азербайджанской нации невзначай проиграл в Стамбуле два миллиона долларов — и разгневанный папа-вождь велел закрыть все казино в Баку.

Хорошо, что сын, наследник престола, в Стамбуле не отравился — папа мог бы закрыть в Баку рестораны.

Справедливости ради: эта восточная логика имеет хождение и на родимой территории.

Однажды — дело было в середине девяностых — глава Конституционного суда России г-н Туманов, обидевшись на мои впечатления от российского правосудия, публично посетовал на то, что писатели в России, обязанные прививать уважение к закону, регулярно позволяют себе неуважительные высказывания в адрес судейских!

Конкретизируя свою мысль, г-н Туманов упомянул гг. Толстого и Достоевского: как, мол, ни судья у них в художественном произведении, так какой-нибудь мерзавец… Дивным образом оказавшись в одной компании с классиками, я, конечно, немедленно возгордился.

Но какой ужас: это, оказывается, из-за Толстого в России нет уважения к закону! Если я не ошибаюсь, Англии по судебной части сильно нагадил Диккенс.

Кстати, о судебной части.

Я обещал рассказать историю «посадки» (на семь лет строгого режима) моего друга Юры, но эта история, пожалуй, чересчур мрачная для этой книжки. Для увеселения почтенной публики — вот лишь несколько эпизодов того дела. Так сказать, легкие штрихи к портрету нашей блядоватой Фемиды.

Цитата из обвинительного заключения: «Данное дело явилось результатом выполнения программы правительства по искоренению преступлений и коррупции в сфере экономики». (Курсив мой — В.Ш.)

Во время зачтения приговора заснула и упала головой на стол тетка по правую руку от судьи. Это была народный заседатель, и звали ее Иветта Раздатовна.

Конвойный, надевавший на Юру наручники, оказался его соседом по подъезду. Юру брали в железа, когда судья еще дочитывал приговор… Это заняло секунд двадцать. После приговора оправдательного, состоявшегося после трех кассаций, через четырнадцать месяцев, Юра не мог выйти на свободу еще восемь суток.

Все эти восемь дней начинались для меня одинаково: я звонил в канцелярию Мосгорсуда и интересовался судьбой бумажки, от движения которой в пространстве зависело освобождение заключенного.

Бумажку требовалось доставить из суда в Тверскую колонию.

За восемь дней до Тверской колонии из Москвы можно добраться ползком, но бумага все путешествовала по темным закоулкам родной пенитенциарии, а в канцелярии суда всё пили чай: как ни позвонишь туда — все звон чашек да бабий говорок. Они мне, признаться, надоели, но уж и я их, слава богу, достал!

День как раз на восьмой, когда я заученно поинтересовался у неизвестной мне канцелярской тетки, когда же будет выполнено решение суда, а она мне заученно что-то отвечала, в трубке, перекрывая звуки утреннего чаепития, раздалось обращенное к моей собеседнице, нетерпеливое:

— Люся, давай скорее, чай стынет!

И работник канцелярии Мосгорсуда, недостаточно прикрыв трубку ладонью, сказала коллегам, а я, в тихом восторге, тут же дословно записал. Она сказала:

— Да тише вы, ёб вашу мать, это этот звонит, как его, козла… Шендерович!

А вот коленце из судьбы другого моего приятеля-бизнесмена.

В один прекрасный день некий сотрудник его фирмы взял из кассы семьдесят тысяч долларов и исчез.

Бизнесмен обратился в милицию. Там даже не стали делать вид, что собираются кого бы то ни было ловить, сказали: ищи сам, нам не до того (что можно считать проявлением как искренности, так и особого цинизма).

Тогда бизнесмен через своих знакомых вышел на офицера ФСБ, и офицер ФСБ пообещал свести его с бандитами, заведующими в этом районе Москвы организованной преступностью: за отдельные деньги бандиты согласились помочь борьбе с преступностью неорганизованной.

Встреча состоялась. Бандиты пообещали бизнесмену найти беглеца и «вынуть» из него злосчастные 70 тысяч. Бизнесмена ознакомили с расценкой работы (50% от «вынутой» суммы), и он с расценкой согласился. А что ему оставалось?

Бандиты обещали через какое-то время перезвонить и слово свое сдержали. Позвонив, они сообщили моему приятелю три вещи: первое — что найти беглеца не смогли, второе — что больше заниматься этим они не намерены, других дел по горло; и наконец, третье — что он должен им три штуки баксов.

— За что? — спросил бизнесмен.

На том конце провода подумали несколько секунд и ответили:

— За знакомство.

Бизнесмен подумал, что это такая шутка, но через неделю ему позвонил тот самый бандитский связной (по совместительству офицер ФСБ) и передал, что «обстановка накаляется» и «ребята ждут бабок».

И еще полгода потом бизнесмен вертелся угрем, а обиженные пацаны, которым не было заплачено за знакомство, искали его со своими раскаленными утюгами и корешами из ФСБ.

А власти удивляются, что мы не платим налоги.

В тот же самый исторический период, в 1998 году, в одном немаленьком московском банке, ориентированном на «нефтянку», проходили серьезные переговоры. Высоких переговаривающихся сторон, желающих поучаствовать в контроле над трубой, было пять:

банкир (мне об этом впоследствии и рассказавший);

вор в законе;

чеченский полевой командир;

генерал ФСБ;

заместитель генерального прокурора Российской Федерации.

— И что? — поинтересовался я.

— Прекрасно договорились, — успокоил банкир.

Дело было в девяносто девятом.

Заехал я по неосторожности к приятелю молодости, ныне известному адвокату N., на дачу. То есть, я думал, что это дача, а это оказался крепостной замок с видеонаблюдением по периметру, среди других таких же. Все эти охраняемые асьенды находились, разумеется, еще и за шлагбаумом с охраной.