Боб посмотрел на клинок.

— Асано нарушил одно из самых серьезных требований дворцового этикета — он обнажил оружие во дворце сёгуна. Наказание за это — немедленная смерть. Отдадим должное Асано: в смерти его было гораздо больше достоинства, чем в жизни. Прямо перед тем, как умереть, он написал стихотворение:

Мне так хотелось бы увидеть

Конец весны,

Но я не жалею

Опавшие вишневые лепестки.

После чего вспорол себе живот. Сёгунат конфисковал всю его собственность, его дом и выгнал всех вассалов. И вот они опозорены, они остались без работы, у них больше ничего нет.

— Кажется, я смотрел об этом кино. Теперь я понимаю, что не до конца понял его смысл, но я помню, что произошло дальше. Сорок семь ронинов — бродячих самураев — пришли к Кире два года спустя. Правительство ликвидировало клан, конфисковало его собственность и выставило их на улицу, но самураи не собирались сдаваться. Однажды ночью они пришли к Кире.

— В снегопад, во время вьюги. Совершенно верно. Идите посмотрите вот на это и захватите с собой меч. Я хочу, чтобы у вас в руках был меч, когда вы будете на это смотреть.

Они встали, и доктор Отова провел Боба к стене, на которой висела гравюра по дереву.

— Величайшим японским художником-воином был Утагава Куниёси. Он неоднократно изображал события той ночи и людей, принимавших в них участие, и именно ему мы обязаны художественным образам, посвященным этому подвигу, хотя Куниёси и творил в девятнадцатом веке, через сто шестьдесят лет после схватки. Это его триптих, названный «Нападение сорока семи ронинов на дом Киры».

Боб посмотрел на гравюру. Он увидел войну, достаточно знакомый сюжет. Сумятица, вихрь, безумное месиво, никаких правил, ничего связного; люди в отчаянных позах, с угрюмыми лицами движутся вперед, крепко сжимая длинные копья и мечи, такие же, как тот, что у него в руках.

— Взгляните вот сюда, — сказал доктор Отова, указывая на господствующую фигуру в доспехах в гуще сражения, с самым длинным мечом, с накладной косичкой из конских волос, направляющего своих людей. — Это Оиси, старший вассал дома Асано. Он главный герой. Это он спланировал и возглавил нападение, он собрал ронинов, он организовал сбор сведений, он предложил общую стратегию действий. Оиси знал, что тайные осведомители сёгуна следят за ним, поэтому зашел настолько далеко, что бросил свою жену и переселился в бордель, изображая полную распущенность, чтобы обмануть соглядатаев. По крайней мере, так говорится в легенде. Быть может, ему просто требовался предлог, чтобы уйти от жены и до нужного дня пожить в окружении гейш.

— Такое происходит не впервые, — заметил Боб.

— Вы правы. Оиси разделяет своих людей на два отряда и ведет их через снег. Одному ронину поручено перерезать тетивы на луках телохранителей Киры, чтобы те не смогли воспользоваться этим грозным оружием. Бой идет честно: воин против воина, меч против меча. Лучшим фехтовальщиком был некий парень по имени Хорибе Йосубе; вместе с ним сражался его тесть Хорибе Яхей, семидесяти семи лет от роду. Многие из этих людей были в годах. Моложе всех был сын Оиси, которому исполнилось семнадцать лет. Но нас интересует сам Оиси.

— Это он убил Киру.

— Да. После того как побоище кончилось, они отыскали Киру — тот прятался в сарае с углем. Оиси опознал его по возрасту и по шраму на лбу. Разорвав на нем одежду, он нашел второй шрам на плече. Оиси предложил Кире танто. Но Кира не был самураем. Он отказался. Оиси обезглавил его одним ударом своего вакидзаси, того самого меча, которым Асано выпотрошил себя. Так вот, тот самый меч, которым совершил харакири Асано и которым был обезглавлен Кира, — вот его вся Япония приняла бы с огромным восторгом. Что с ним произошло? Никто не знает. Известно только, что лезвие было изготовлено лет за сто до этого неким кузнецом Норинагой из Ямато.

— Понятно.

— Нет, вы ничего не понимаете, потому что я еще не закончил рассказ. То, о чем я вам уже рассказал, в общем-то понятно всему миру: верность, мужество, насилие, справедливость. Какое прямолинейное повествование! Какое счастливое развитие! Однако подходит черед того, что понятно одним японцам. Что сталось с этими сорока семью ронинами? Они разбежались, попрятались? Переплыли через море в Китай или в Корею? Взяли себе новые имена и растворились? Нет. Они стройной колонной прошли к храму Сенгакудзи, где был похоронен их господин, вымыли голову Киры и передали ее священникам. После этого они отдали себя в руки сёгуна и стали ожидать решения. Было много споров, но в конце концов всем им, всем до одного, было приказано совершить сеппуку. И все они его совершили. Вот истинно японская часть этой истории: самураи поступили так с радостью. Эта история не трагедия, у нее счастливый конец. Сёгунат приказал сорока семи самураям вспороть себе живот — и настал день, когда свершилась кровавая оргия. Вот почему мы помним их. Вот почему каждый день в храм Сенгакудзи здесь, в Токио, приходят сотни людей, чтобы навестить их могилы и воскурить благовония их душам. Вот почему четырнадцатого декабря отмечается большой праздник. В память той ночи, когда Оиси отрубил голову Кире. Меч. Тот самый. Он такой же, как тот, что вы сейчас держите в руках.

Боб снова посмотрел на клинок.

— Возможно ли, что этот меч закончил свой путь укороченным, облаченным в фурнитуру син-гунто образца тридцать девятого года, на фронтах Второй мировой войны?

— Нет никаких оснований утверждать, что такое невозможно. Меч был утерян. Он мог оказаться где угодно.

— Как проверить его подлинность?

— По форме лезвия, по структуре металла, по характеру острия и по другим параметрам можно определить довольно строгие временные рамки. А если хвостовик сохранился в достаточной степени, то имя Норинаги и фамильный герб Асано завершат картину. Больше ни у одного из ронинов не было меча работы Норинаги. Вакидзаси и катана Асано были у Оиси, с белой тесьмой на рукояти. Только у Оиси был меч Норинаги.

— А если бы этот меч попал к вам — как бы вы с ним поступили?

— Меч, которым был обезглавлен Кира, стал бы тотемом самурайской чистоты и мгновенно сделал бы знаменитым того, кто им обладает. Эта находка взбудоражила бы всю Японию. Человек, обладающий таким мечом, если только его подлинность можно было бы установить, тотчас же снискал бы себе признание и любовь самых широких слоев японского народа, чего никаким другим путем добиться нельзя. Разумеется, я бы его поласкал, оставшись с ним наедине, взмахнул бы им, ощущая его вес. Я бы прочувствовал его заряд, его харизму, попытался бы установить эмоциональный контакт со всеми участниками событий той снежной ночи, проникнуться их мужеством и благородством. Конечно, я бы считал такую возможность большой честью, выпавшей мне, скромному ученому. Но затем я передал бы меч в дар своему музею, чтобы его смог увидеть весь японский народ. Это стало бы подарком нации. И нация бы возрадовалась. Во всяком случае, большая ее часть.

— А как поступил бы с ним человек, который расправился с семьей Яно?