Даже издали Настасье казалось, что она видит алчные горящие уголья хищных глаз. Не догнали, оставалось только облизываться. На это раз ушла, а дальше? Даже под приглядом брата Настасья не чувствовала себя спокойно.

Первая за несколько дней ночевка под крышей, в теплой избе — неизреченное блаженство. Отряд добрался до земель Ростислава и заночевал на небольшой заставке. Настасья, с удовольствием прижавшись к печке, прикрыла очи. Сразу перед мысленным взором потянулись заснеженные поля, цепи камыша, чахлый мерзлый кустарник. А ведь они все время ехали среди болот. Если бы случилось удирать летом, то через эту топь ни за что не удалось бы пробиться, но матушка-зима бывает и милосердна, открывая непроходимые пути.

Отогревшись, Иван довольно бойко принялся хвостом ходил за Кряжем, тыкая пальцем то в богатырский меч, то в болтавшийся на кушаке охотничий нож, быстро лопоча и пытаясь, что-то объяснить.

— И у тебя будет, подрасти, — улыбался великан.

Настасья немного ревновала к такому вниманию.

— Иваша, иди молочка попей, — окликнула она сына.

Тот подбежал, сделал глоток и опять с удовольствием принялся хлопать по пустым ножнам, которые гридень сунул ему поиграть.

— Воин растет, — улыбнулся Ростислав.

Князь Бежский недавно явился с мороза, густо покрытый налипшим снегом:

— Вовремя добрались, метель бушует. Подождать придется, пока не распогодится.

Настасья заметила, что Прасковья, стойко державшаяся все время поездки, вдруг раскисла, загрустила, задумчиво уставившись в яркое пламя.

— Ну, ты чего, Прасковьюшка? — приобняла ее мачеха. — Теперь-то все хорошо будет. Приедет батюшка, накажет ворогов, за нами явится.

— А коли не явится? Я домой хочу, — всхлипнула девочка.

— Попадем мы домой, обязательно попадем, — с уверенностью проговорила Настасья, хотя в душе был такой же разлад, как и у падчерицы.

Долго не представлялось возможности переговорить с Ростиславом с глазу на глаз, все время был кто-то рядом. И только здесь, на заставе, брат с сестрой смогли выйти в клеть. Без очага в маленькой комнатенке сидеть было не так уютно, как в горнице, но зато можно обойтись без лишних ушей. Настасья разучилась доверять людям.

— Скажи, ты поможешь нам? — спросила она, напряженно вглядываясь в лицо брата.

— Нам, это кому?

Простой вопрос, а поди ж ты, ответь. Кому же нужна помощь в первую очередь?

— Черноречь Давыд осадил, туго им, помочь бы… матушка там и братья, малые еще, — выбрала Настасья.

— Не требуй от меня невозможного, — неожиданно довольно резко отозвался Ростислав. — Я со всеми в мире живу, о своих людях думать должен.

— Но у Давыда Залесского рот большой, он после и твое княжество заглотнет и не подавится, а вместе может и отбились бы, — Настасье казалось все очевидным, почему же брат того не замечает?

— В том то и дело, что после, не сейчас, — непреклонно покачал головой Ростислав, — Димитрий может с войском и не вернуться, а мне с моей дружиной нешто против Давыда идти? Где он, а где я? Пустое, только людей погублю… И за Дмитров-град не проси, не пойду, сразу говорю, — опередил он и другой вопрос сестры. — То не мое дело. Случись чего, сильно я сомневаюсь, что твой Всеволод за меня бы вступился.

— Вступился бы, он хороший, — горячо отозвалась Настасья.

— Да сорока на хвосте уж принесла, как этот «хороший» с моей сестрой обходился, за него и пальцем не пошевелю, уж того достаточно, что детей его привечаю.

Ростислав отвернулся, разглядывая трепетный свет лучины.

— Не знаю, чего там тебе какая сорока приносила, — обиженно тоже отвернулась Настасья, — а с мужем у нас все ладно и дальше так же было бы, коли б не вороги князя моего. Не хочешь помочь, я не в обиде, не вправе обижаться, но только об одном молю — пошли гонцов в степь, Всеволода разыскать, он должен знать, где его семья… Ежели приедет, а ему наплетут, что мы сгинули… — дальше она не могла договорить, не желая даже представлять, что бы было.

— В степь пошлю, — коротко согласился Ростислав.

— Благодарствую, — чуть успокоилась Настасья. «Пусть хоть так».

Надеялась ли она получить военную помощь от брата? Нет, но попробовать же можно было, успокоить совесть тем, что сделала все возможное.

— Студено тут, пойдем греться? — дружелюбно подмигнул ей Ростислав, как бы оправдываясь за жесткий отказ.

— Погоди, — было еще нечто, что изводило молодую княгиню Дмитровскую. — Скажи… — замялась, подбирая нужные слова, — правда моего мужа вороги баяли, что я дочь дядьки твоего Найдена? — вот и смогла, спросила, замерла, выжидая реакции брата.

Ростислав надулся сычом, покраснел, Настасья буквально видела, как он перебарывает гнев.

— Клевета это все, — выдохнул наконец сухим не своим голосом брат. — Ты дочь князя Димитрия.

— Но я не похожа на отца, — понимая, что Ростиславу неприятно, но все же надавила Настасья.

— На мать ты похожа, нос ее, как улыбаешься. Да что я свою мать не помню?! — раздраженно бросил тот. — И мать не вини, грязные сплетни об ней ходят, а все ложь! Мне ли не знать? Из-за меня она на грех с князем Чернореченским пошла, я виноват во всем, — еще гуще покраснел Ростислав.

Настасья, затаившись молчала, ожидая продолжение признаний.

— Димитрий приехал к нам на медвежьи ловы, — брат оправил кушак, собираясь с силами, — а я тогда, навроде пасынка твоего, непоседлив был, так и лез везде, куда не просили. Засели в засаде, зверя выглядывать, а мне с мужами опытными скучно стало, я и побрел по оврагу гулять, напоролся на медвежат, заигрался, а тут их мамаша пожаловала. Смерть мне была бы, да Димитрий Чернореченский на крик мой выскочил, поломала его медведица, заколол он ее, но сам между жизнью и смертью оказался. Мать крепко бранила меня, выдрала самолично, так, что и сесть не мог… А Димитрия она лечила, знахарок приглашала, да силы к нему не возвращались, вот она и… пригрела его, понимаешь? — он вопросительно заглянул в очи сестры.

Настасья кивнула.

— Благодарна была за сына, жизнь в спасителя моего влить хотела. Разве ж это грех? И тобой понесла, — Ростислав искренне сам верил в то, что рассказывал, он защищал мать, и даже на страшном суде повторил бы то же самое.

А вот Настасья, видать, не была так чиста душой как брат, ее одолевали сомнения. Больше того, чем сильней Ростислав горячился, стараясь убедить ее в отцовстве Димитрия, тем крепче деревенела убежденность — Улита нагуляла дочь с боярином, а Димитрий лишь проявил милосердие к дочери полюбовницы. Мерзкий Ермила не соврал, да кто она, Настасья, такая, чтобы судить родную мать?

И Елене Настасья была благодарна, что заткнула всем рты, потому как, если бы ей, наивной девчонке, тогда все выболтали бы, маленькое сердечко могло и не выдержать, а теперь резко повзрослевшей и загрубевшей душой Настасье было уж не до прошлого, за себя бы ответить.