– Господи Иисусе, – прошептал Дойль, с трудом переводя дыхание, – и почему только твои люди не могут оставить меня в покое? О, если бы я знал заклинания... Да неужели же ты думаешь, что я стал бы убегать от тебя, если б знал хотя бы одно малюсенькое заклинаньице! Черт возьми, конечно, нет! Я бы сразу наколдовал крылатую колесницу и преспокойно унесся на ней в небеса. Или сотворил бы что-нибудь другое в этом роде, столь же впечатляющее, и не выбивался бы из последних сил, играя тут с тобой в салочки! А, придумал! Знаешь, что бы я учинил, если бы умел колдовать? Я просто-напросто превратил бы тебя в катышек конского навоза, чтобы иметь удовольствие сгрести тебя в тележку с отбросами.

К немалому удивлению Дойля, цыган беззлобно усмехнулся:

– Ты только послушай, обезьяна! Этот парень хочет превратить нас в лошадиный навоз. Все остальные маги поступают как раз наоборот – пытаются превратить навоз в золото!

Он подхватил ослабевшего Дойля и поднял его на ноги.

– А теперь пошли, Бенго. Наш главный давно хочет потолковать с тобой.

На шум потасовки из задней двери вышли двое и стали что-то сердито кричать. Цыган поспешил утащить Дойля подальше от этого места, он пошел по улице, удаляясь от реки, свернул направо, и таким образом оказалось, что они опять подходят к парадному входу в заведение Казиака. Дойль послушно шел впереди.

Они миновали открытую дверь паба через два строения дальше по улице, и Дойль остановился.

– Если уж ты непременно собрался доставить меня к тому полоумному лысому старику, который в прошлый раз собирался выжечь мне глаз, – начал Дойль слегка неуверенно, – то я хочу сначала выпить две кружки пива. По крайней мере две, но можно и больше. Кстати, приятель, у тебя ведь имеется куча золотых, так почему бы тебе не угостить меня пивом по случаю удачного окончания охоты?

За спиной царило гробовое молчание. Дойль уже начинал нервничать, но после секундной паузы цыган сказал:

– А неплохая мысль. Пошли.

Они вошли внутрь и прошли через комнату с высоким потолком, где находился бар, поднялись на две ступеньки и остановились в маленьком зальчике, где на чистом деревянном полу было расставлено множество столов. Цыган выкатил свои черные глазищи, указывая на столик в углу зала. Дойль кивнул, пересек зал и уселся. На столе уютно горела свеча. Озябший и измученный Дойль протянул руки и долго держал их над пламенем свечи, пытаясь согреться и хоть немного успокоиться.

Вскоре появилась миловидная служаночка и приняла заказ: пиво для Дойля и вино для цыгана.

– Они называют меня Окаянный Ричард, – начал беседу удачливый охотник, только что поймавший очередную жертву и, по всей видимости, испытывающий некоторое удовлетворение от мастерски выполненного приказа.

– Очень прият... то есть нет, вовсе нет... Что же тут приятного? Уф, совсем запутался. Ну ладно, я – Брендан Дойль.

– А это мой друг, – сказал цыган, вытаскивая из кармана вырезанную из дерева обезьянку. В ту ночь, неделю назад, Дойль уже видел обезьянку. – Обезьяна, познакомься – это Дойль. Тот самый джорджо, из-за которого так волнуется наш руа и которого он так хочет изловить. И руа будет очень нами доволен, слышишь, обезьяна? Он обязательно нас похвалит за то, что мы раздобыли для него этого Дойля. – Он одарил Дойля беззаботной улыбкой. – На этот раз мы доставим тебя в такое место, откуда твои вопли никто не услышит.

– Послушай, Ричард, – начал Дойль спокойно, но проявляя некоторую настойчивость, – что, если ты притворишься, что не поймал меня? Я могу сделать тебя очень богатым человеком. Даю слово...

Дойль успел откинуться назад на спинку стула и, кажется, как раз вовремя – кулак цыгана с быстротой захлопывающейся мышеловки остановился в дюйме от его переносицы.

– Вы, джорджо, видимо, думаете, что все ромени просто идиоты, – спокойно откомментировал происходящее Ричард.

Очень кстати принесли пиво и вино. Дойль заставил служанку подождать, пока он прикончит свою порцию пива в два долгих обжигающих глотка. И сразу потребовал принести еще пинту.

Ричард уставился на него.

– Хм, неплохо. Полагаю, никому не будет вреда, если я притащу тебя к нашим в стельку пьяным. – Он проводил удаляющуюся служанку тоскливым взглядом. – Совсем даже неплохо выпить немного холодного пива после такой беготни.

Он потягивал вино без всякого воодушевления.

– Да, оно не так уж плохо. Налей немного себе.

– Нет. Пиво – любимый напиток моей Бесси. И с тех самых пор, как она умерла, я не выпил ни капли.

Он решительно, одним глотком, разделался с содержимым стакана и передернулся. Когда служанка принесла Дойлю следующую пинту пива, он заказал еще стакан вина.

Дойль отхлебнул пива и обдумал, взвесил услышанное.

– Моя Ребекка, – сказал он бережно, – любила почти любой вид спиртного, и с тех самых пор, как она... умерла, я пью и за себя, и за нее. Да, я стараюсь пить за двоих. Как минимум за двоих.

Ричард обдумывал услышанное, сосредоточенно нахмурив брови. Некоторое время молчал, затем кивнул.

– Да, пожалуй, это то же самое, – наконец произнес он, – мы показываем, что не забыли их.

Подойдя к столу на этот раз, девушка потребовала заплатить и, получив деньги, оставила на столе кувшин и бутылку. Цыган и Дойль вдумчиво наполнили стаканы.

– За наших дорогих покойниц, – умиленно сказал Окаянный Ричард.

Дойль поднял стакан и кивнул. В наступившей тишине они, не произнося более ни слова, опустошили стаканы, словно боясь, что любое сказанное слово прозвучит неуместно и нарушит торжественность минуты. Затем опустевшие стаканы одновременно с громким стуком поставили на стол. И с торжественной размеренностью движений, не прерывая молчания, наполнили опять.

– А как давно ты потерял Бесси? – спросил Дойль осторожно.

Ричард, не торопясь, выпил добрую половину стакана, прежде чем собрался с силами ответить.

– Семнадцать лет назад, – спокойно произнес он. – Она упала с лошади близ Крофтонского леса. Она всегда прекрасно умела обращаться с лошадьми... Но тогда, ночью... за нами гнались джорджо, мы мчались во весь опор в кромешной тьме... и лошадь угодила ногой в яму. Бесси вылетела из седла и упала... и только, понимаешь, она разбила голову...

Дойль долил себе, потянулся к бутылке с вином и наполнил стакан Ричарда.

– За наших любимых и незабвенных подруг, – проговорил Дойль тихонько, с нескрываемой нежностью в голосе; он с трудом подбирал слова – в горле стоял комок горечи, и на глаза наворачивались слезы.

Они опять осушили стаканы и опять наполнили... Дойль с удивлением обнаружил, что все еще может отчетливо произносить слова, если только говорить медленно и тщательно готовиться к произнесению каждого слова – как в гольфе, тщательно примериваясь перед трудным ударом.