Корсиканец, судя по всему, добыл эту информацию в министерстве, в котором служил. Проверенный и надежный источник, ранее дававший исключительно ценные сведения.

Степанов просит Корсиканца вспомнить, что еще важного ему приходилось слышать по этому поводу. Корсиканец, поручившись за достоверность сказанного, припомнил характерную деталь: на собрании хозяйственников, назначенных служить рейху на оккупированной территории СССР, выступил Розенберг, который заявил, что название «Советский Союз» должно быть стерто с географической карты.

Казалось бы, полученные сведения носят исчерпывающий характер, больше, проверять нечего, и промедление становится куда опаснее, чем некоторая, возможно, неточность и/или неполнота сведений. Резидентура исчерпала свои возможности и дать что-то сверх того, что уже добыто, не в состоянии. Она четко и нелицеприятно сообщила в Москву о неизбежности нападения Гитлера в ближайшие дни — в двадцатых числах июня 1941 года. Информация поступила из такого важного источника, как штаб авиации Геринга и министерство хозяйства, в котором уже распоряжался Розенберг.

В центре сообщение берлинской резидентуры было немедленно подготовлено к докладу и доложено руководству Советского Союза.

По словам начальника разведки П.М. Фитина, сведения, предупреждавшие о нападении Германии на СССР, поступили также из резидентур в Великобритании, США, протектората Богемия и Моравия (бывшая Чехословакия или то, что от нее осталось после Мюнхена), Франции, Болгарии, Финляндии и других стран.

Из Хельсинки, например, поступило сообщение резидентуры от 13 июня 1941 года, в котором со ссылкой на министра финансов Финляндии Мауно Пеккала говорилось о том, что в стране по требованию немцев началась частичная мобилизация. Все мобилизованные отправляются на восточную границу. Одновременно происходит беспрерывный подвоз немецких войск. Указывалось, что уже прибыли три немецкие дивизии и две находятся в пути. Пекалла считал, что цель этих действий — оказать психическое давление на СССР, чтобы добиться уступок для немцев на советско-германских переговорах. Вместе с тем не исключается возможность непосредственного нападения немцев на СССР, и Финляндия может быть использована как плацдарм для этого нападения. О конкретных сроках войны финский источник не упомянул.

Эти сведения были добытом из правительственных кругов Финляндии, но довольно далеко от структур, где принимались решения о войне. Поэтому Пеккала в первую очередь говорит о возможности «психологической атаки» на СССР и лишь допускает возможность более жесткого развития событий.

Подобная информация, доложенная советскому руководству, вряд ли способствовала его настороженности, а скорее всего могла усилить настроения неопределенности.

Разноголосица в сведениях, непрерывно поступавших из Берлина в Москву, только вносила сомнения в отношении немецких источников.

Степанов не знал общей картины развития событий и того, как они отражались внешней разведкой в донесениях советскому руководству. Как боец, находящийся на передовой, он видел, что противник изготовился для смертельного броска, и бил по этому поводу тревогу. В то же время его не покидало ощущение того, что его надежным друзьям, да и ему самому, по-видимому, не вполне доверяли. Он срочно попросился на несколько дней в Москву, чтобы напрямую объясниться с руководством, рассеять подозрения и получить четкие указания. Вместо него, однако, в Центр был вызван Кобулов (Захар), который едва ли мог толково обрисовать обстановку и во всяком случае не стал бы биться за Корсиканца и Старшину, убеждая в точности их сведений и преданности общему делу.

Предчувствия Степанова были недалеки от истины. Умный и осторожный нарком госбезопасности

В.Н. Меркулов, внимательно наблюдая за развитием обстановки и анализируя донесения резидентур, видимо, так и не смог прийти к определенному выводу.

По сложившейся практике информация разведки направлялась советскому руководству наркомом госбезопасности Меркуловым, а сам текст сообщения следовал в приложении, заверенном подписью начальника разведки, изредка его заместителем. Выходило, что ответственность за достоверность направленных сведений делили Меркулов и Фитин, и даже фитин в большей мере, как «стрелочник», с которого будут спрашивать в случае чего. Подобный порядок весьма устраивал Меркулова, который направлял «наверх» все, не затрудняясь объяснениями, чем была вызвана бросающаяся порой в глаза противоречивость данных. Вероятно, им двигали прежде всего соображения кремлевского этикета: угадать, угодить, уцелеть, в чем он и преуспевал.

Сложнее положение было у П.М. Фитина, головой отвечавшего за положение дел в разведке, куда он стремительно ворвался по воле случая, не имея чьей-либо поддержки и никого не зная. В глазах высшего руководства это было, пожалуй, одним из определяющих моментов: не будет входить в какие-либо группировки и интриговать за спиной.

Комсомольский вожак, партработник Фитин окончил факультет механизации Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева в Москве. Работал заместителем, потом главным редактором «Сельхозгиза».

По партийному призыву направлен в органы безопасности и в 1938 году окончил Школу особого назначения. В октябре 1938 года назначается оперуполномоченным одного из подразделений разведки, затем начальником отделения. В январе 1939 года он — заместитель начальника 5-го отдела ИНО ГУГБ НКВД.

С мая 1939 года по июнь 1946 года генерал-лейтенант П.М. Фитин возглавлял внешнюю разведку.

С его жизненным опытом, преданностью идеям коммунизма, работоспособностью и исполнительностью он был достоин нового и важного поста. За срок меньше года Фитин познакомился с основными чертами работы центрального аппарата, его задачами, составил определенное мнение о методах разведки. Но у него отсутствовал опыт зарубежной агентурно-оперативной работы. Он искал выход, обращаясь за советом к более опытным работникам. Фитин старался хоть так наверстать упущенное. Но к сожалению, в его окружении не было достаточно грамотных и опытных людей, на которых он мог бы положиться. Руководство разведки было ослаблено массовыми репрессиями 30-х годов. Это была не вина, а большая беда разведки, которая еще долго сказывалась на ее деятельности. Руководители и работники, пришедшие в разведку после 1938 года, ни в чем не уступали тем, кто служил до них, но они оказались в более трудных и неблагоприятных условиях, когда война из далекой перспективы превращалась в реальность. Подготовиться к ней, как требовалось, времени не было.

Сталин конечно же обратил внимание на сообщение разведки из Берлина от 16 июня 1941 года. Как он на него отреагировал, есть свидетельства того же П.М. Фитина. В них подчеркивается недопонимание Сталиным сути полученных сообщений разведки или по меньшей мере их неадекватное восприятие. 17 июня 1941 года, писал он в своих воспоминаниях, его и наркома госбезопасности Меркулова пригласили в Кремль к 12 часам дня к Иосифу Виссарионовичу Сталину. В Кремль Фитин ездил нечасто и отправился туда со смешанными чувствами восторга, трепета, опасений и с намерением отстаивать согласованную с Меркуловым позицию о достоверности доложенной информации. Уже с самого начала Меркулов и Фитин оставили себе лазейку: полученные сведения они рассматривают как всего лишь правдоподобные. Правдоподобие на порядок ниже достоверности, и отвечать за подобие если и придется, то в меньшей степени. С этой домашней заготовкой наши главные разведчики и предстали перед И.В. Сталиным. Вождь встретил их спокойно, в своей обычной манере расхаживая вдоль большого стола, находившегося слева от двери. Среди бумаг на столе сверху лежала шифровка из Берлина, которую фитин сразу заметил.