Доуз тоже затошнило. А потом они оказались на лестничной площадке, за дверью. Наклонившись вперед, Алекс увидела, что падает. Она лежала на полу «Конуры», прижимаясь лицом к потертому ковру.

– Что случилось? – спросила Доуз, но Алекс слишком устала, чтобы отвечать. Она почувствовала, что ее перевернули на спину, с силой ударили по щеке. – Алекс, скажи, что случилось, иначе я не смогу помочь.

Алекс заставила себя посмотреть на Доуз. Она этого не хотела. Она хотела вернуться в плетеное кресло, и чтобы рядом с ней, будто сияющий кусочек солнца, сидела Хелли.

– Серый, я не знаю. Как стекло. Я видела сквозь него.

– Блядь, это глума.

Алекс нуждалась в своих дидактических карточках. Но где-то в глубине памяти таилось это слово. Глума – это оболочка, воскрешенный дух недавно умершего, чтобы проходить через мир, посредник, способный преодолеть Покров. Глумы были гонцами. Гонцами «Книги и змея».

– Красный дым. Я его вдохнула, – она снова начала бороться со рвотой.

– Мертвые жуки. Они съедят тебя изнутри.

Разумеется. Разумеется, съедят. Потому что магия не бывает доброй и хорошей.

Она услышала шум и почувствовала, что к ее губам прижали чашку.

– Пей, – сказала Доуз. – Будет ужасно больно, и ты обожжешь горло, но это я смогу вылечить.

Доуз поднимала Алекс подбородок, заставляя ее открыть рот. Горло Алекс обожгло огнем. К ней пришло видение освещенных синим пламенем прерий. Ее опалила боль, и она схватила Доуз за руку.

– Господи, Алекс, почему ты улыбаешься?

Глума. Оболочка. Кто-то натравил на нее что-то, и у этого могла быть единственная причина: Алекс наткнулась на что-то важное. Они знают, что она ходила посмотреть на тело Тары. Но кто? «Книга и змей»? «Череп и кости»? Кто бы это ни был, у них не было причин полагать, что она остановится на визите в морг. Они не знали, какой выбор она сделала, не знали, что отчет уже сдан. Алекс была права. Со смертью Тары что-то не так, она как-то связана с обществами, с Домами Покрова. Но улыбалась она не поэтому.

– Они пытались меня убить, Хелли, – выдохнула она, проваливаясь в темноту. Это значит, что я вправе попытаться убить их.

Прошлая осень

Ранний вечер перед вечеринкой «Манускрипта» Дарлингтон провел в «Черном вязе», раздавая конфеты. Окна дома горели, а подъездную дорожку освещали фонарики из тыкв. Он любил эту часть Хэллоуина, любил ритуал, прилив счастливых незнакомцев к его берегам, протянутые руки. Большую часть времени «Черный вяз» походил на темный остров, не указанный ни на одной карте. Но не в ночь Хэллоуина.

Дом стоял на пологой возвышенности холма недалеко от земель, когда-то принадлежавших Дональду Гранту Митчеллу, и в его библиотеке было множество книг Митчелла: «Грезы холостяка», «Жизнь мечты» и единственная книга, которую его дед посчитал достойной чтения, – «Моя ферма в Эджвуде». В детстве Дарлингтона привлекало загадочное звучание литературного псевдонима Митчела – Айк Марвел, и он был горько разочарован, не найдя в его книгах ничего волшебного и чудесного.

Но то же чувство сопутствовало ему во всем. Магии должно было быть больше. Не представлений клоунов в унылом гриме и скучных иллюзионистов. Не карточных фокусов. Обещанная ему магия таилась в стенках гардеробов, под мостами, в зеркалах. Она была опасна и обольстительна и не пыталась развлекать. Возможно, если бы его вырастили в обычном доме с качественной изоляцией и аккуратно подстриженной лужайкой на переднем дворе, а не под сенью ветхих башен «Черного вяза» с его озерами мха, неожиданными, зловещими шипами наперстянки, вездесущей мглой, прокрадывающейся сквозь деревья в осенних сумерках, – возможно, тогда бы у него и был шанс. Возможно, если бы он жил где-то вроде Феникса, а не в проклятом Нью-Хейвене.

Мгновение, предопределившее его судьбу, даже не принадлежало ему по-настоящему. Ему было одиннадцать лет, и он был на пикнике, организованном Рыцарями Колумба, куда он отправился по настоянию их домработницы Бернадет, потому что «мальчикам нужен свежий воздух». Как только они приехали на мыс Лайтхаус, она тут же уединилась в шатре с подругами и тарелкой фаршированных яиц и велела ему идти играть.

Дарлингтон нашел компанию мальчиков своего возраста, или они нашли его, и они весь день бегали наперегонки и участвовали в праздничных конкурсах, а, когда те им наскучили, стали придумывать собственные игры. Каким-то образом высокий, стриженный под ежик мальчик по имени Мэйсон с кривыми зубами стал в этот день у них за главного – он решал, когда есть, когда плавать, когда игра надоела, – и Дарлингтон с радостью шел у него в кильватере. Когда им надоело кататься на старой карусели, они пошли к краю парка, где открывался вид на пролив Лонг-Айленд и Нью-Хейвенскую гавань в отдалении.

– У них должны быть лодки, – сказал Мэйсон.

– Типа моторок. Или гидроциклы, – сказал мальчик по имени Лиам. – Было бы круто.

– Ага, – сказал еще один мальчик. – Мы могли бы добраться до американких горок.

Этот мальчик был с ними весь день. Он был маленьким, и на лице его густели песочного цвета веснушки. За день у него обгорел нос.

– Какие американские горки? – спросил Мэйсон.

Веснушчатый мальчик показал куда-то на другой берег залива.

– Там, где все эти огни. Рядом с пирсом.

Дарлингтон вглядывался вдаль, но не видел ничего, кроме угасающего дня и плоской береговой косы.

Мэйсон посмотрел, потом сказал:

– О чем ты, блядь, толкуешь?

Даже в сгущающемся сумраке Дарлингтон заметил, как по лицу веснушчатого мальчика разлился яркий румянец. Мальчик засмеялся:

– Ни о чем. Я просто над вами прикалывался.

– Мудила.

Они вышли на узкую пляжную полосу, чтобы побегать в волнах, и этот момент забылся. А вспомнился только через несколько месяцев, когда дед Дарлингтона развернул за завтраком свою газету, и Дарлингтон увидел заголовок: «Вспоминаем Сэйвин Рок». Под ним была фотография больших деревянных американских горок, выступающих над водами пролива Лонг-Айленд. Подпись под картинкой гласила: Легендарная «Гроза», самый популярный аттракцион в парке развлечений «Сэйвин Рок», уничтоженный ураганом в 1938 году.