Из экспедиции 1927 года Арсеньев отправлял заметки в хабаровскую «Тихоокеанскую звезду». В 1939-м эти тексты опубликовал журнал «На рубеже» — дальневосточный «толстяк», а очерк Арсеньева «Голодовка на реке Хуту» вышел в этом же журнале еще в 1934-м. В 1935-м Фадеев на некоторое время стал его редактором.

Более того, состоялась и личная встреча Арсеньева и Фадеева — только Фадеев был тогда ребенком. Писатель Семен Бытовой (приехал в 1933-м на Дальний Восток по совету Фадеева с книжкой Арсеньева в кармане — и сколько было таких!) приводит рассказ Фадеева о том, как он видел Арсеньева в Хабаровске в Гродековском музее в 1913 году, но лично знаком с ним не был. Арсеньев, руководивший тогда музеем, сам провел экскурсию для учеников[200]. Фадеев, рассказав об этом Бытовому, добавил: пора издавать полное собрание сочинений Арсеньева…[201] Другой дальневосточный литератор, Василий Кучерявенко[202], писал со ссылкой на Фадеева, что Арсеньев тогда целый вечер рассказывал ученикам «о своих богатых приключениями путешествиях». Без особой натяжки можно сказать, что Арсеньев Фадеева благословил.

Так или иначе, в текстах своих они «встречаются» то и дело. Это и понятно: жили в Приморье, писали в одно — плюс-минус — время… Но дело еще в их настроенности на одну волну — вот откуда в произведениях Арсеньева и Фадеева так много созвучий.

Есть у них и общая литературная генеалогия. Горький говорил, что Арсеньев объединил в себе Брема и Купера, а сам Арсеньев указывал в сцене знакомства с Дерсу: «Передо мной был следопыт, и невольно мне вспомнились герои Купера и Майн Рида». Фадеев называл своими учителями тех же Купера и Майн Рида, Джека Лондона (конечно, у обоих были и другие литературные отцы[203]). А бремовская «Жизнь животных» фигурирует у Фадеева в «Последнем из удэге» — с ее помощью партизаны и подпольщики зашифровывают свою переписку.

И Купер, и Лондон слышны уже в фадеевском «Разливе», где гольд Тун-ло (соплеменник Дерсу) говорит: «Земля была наша. Потом пришли русские. Русские взяли всю землю. Русские были сильнее, потому что их было больше… Нехороший порядок. Теперь гольд платит за землю. Гольд платит за фанзу, хотя делает ее сам из своего леса и своей глины… Тун-ло слыхал, теперь порядок будет другой. Что думает сделать Неретин для гольдов?»[204]

Первая художественная (условно; скорее — синтез fiction и non-fiction) книга Арсеньева под комбинированным названием «По Уссурийскому краю (Дерсу Узала). Путешествие в горную область Сихотэ-Алинь» вышла во Владивостоке в 1921 году. В 1923-м здесь же издана вторая — «Дерсу Узала. Из воспоминаний о путешествии по Уссурийскому краю в 1907 году». Это позволяет усомниться в том, что на момент написания «Разлива» Фадеев, живший уже в Москве, успел внимательно прочесть Арсеньева. В это же время у Фадеева рождается замысел «Последнего из тазов»; если здесь еще нет прямого влияния Арсеньева (оно проявится позже), то отсылка к Куперу уже есть.

Джек Лондон оставался для Фадеева важным до конца жизни. В 1941-м он процитирует Лондона: «Но мои подвиги должны быть непременно материального, даже физического свойства. Для меня гораздо интереснее побить рекорд в плавании или удержаться в седле, когда лошадь хочет меня сбросить, чем написать прекрасную повесть… Впрочем, я должен сознаться, что небольшую аудиторию я все-таки люблю. Только она должна быть совсем-совсем небольшая и состоять из людей, которые любят меня и которых я тоже люблю». И прокомментирует: «В юности я совпадал с автором этих строк по обеим линиям. Теперь я все больше и больше утрачиваю первое из этих свойств. Не есть ли это признак лет?» В 1948-м Фадеев написал критику Бушмину: «Напрасно Вы категорически вымели Джека Лондона из числа моих литературных учителей». Тогда же признался, что не мог без волнения читать «Мою жизнь» Сетон-Томпсона: «В его юношеских склонностях так много общего с моими».

Можно говорить не только об общем географическом, литературном и лексическом (Из «Разлива»: «Утром гольд слез с теплого кана, насыпал в мешок чумизы и принялся за чистку ружья» — совсем по-арсеньевски; или вот: «На скрещении двух хребтов стояла маленькая, похожая на скворечню китайская кумирня с красной тряпкой, на которой вышито было по-китайски: „Сан-лин-чи-чжу“ — „Владыке гор и лесов“. Было очень росисто и холодно, но веяло уже терпким, свинцовым и сладостным запахом зацветающих рододендронов» — сразу и не скажешь, Арсеньев это или все-таки Фадеев) пространстве обоих писателей, но и о буквальных совпадениях и даже прямых заимствованиях, сделанных Фадеевым у Арсеньева.