Якоб показался себе одиноким и чужим, и хотя сам он испытывал нежность — нет, даже любовь к этому юноше, и к Изабель, к Элистеру, Бентхэму, но знал: руки его, вцепившиеся в жасминовую ветку, никому не нужны и холодны. Юноша бросился в воду с головой, отфыркиваясь, вынырнул с мокрыми волосами, загребая руками, двинулся назад, но не удержал равновесия и споткнулся у самого берега, где другой — в рубашке, в трусах — ждал его с большим синим полотенцем наготове, накинул полотенце, стал растирать сильными, уверенными движениями. Их лица Якоб не мог разглядеть. Потер глаза руками, будто мог таким способом утихомирить острую боль, но понял, что это невозможно, что боль лишь усиливается и распространяется эхом при всяком движении тех двоих, увлеченных своими объятиями настолько, что Якоба они не замечали. Не услышали, как он повернулся, споткнулся в кустах. Обернувшись вновь и приметив движение, каким старший поднял полотенце и на миг опустил руку на плечо юноши, Якоб наконец узнал в нем Бентхэма, его профиль. Лица не разглядеть, но зато с отчетливой ясностью видно, как изящная рука, довольно маленькая при таком широком, крепком запястье, нежно гладит плечо юноши, гладит шею.

Якоб не старался потише идти через лужайку к дорожке, «все равно они меня не заметят», и никто не крикнул ему вслед, и, пройдя несколько метров, он уже начал сомневаться, и каждый шаг в сторону спортплощадки и школы усиливал его сомнения — а был ли то Бентхэм? Слезы выступили у него на глазах, и он опять споткнулся, пришлось ему с особой осторожностью переходить улицу, чтобы не попасть под машину. Домой Якоб направился кружным путем, не мог же он явиться в таком виде. Возбужденный.

Он пытался найти слова, чтобы рассказать Изабель потрясшую его сценку как забавную историю. Двое голых мужчин в парке, а он на стрёме в кустах, на женском пляже. Ей не надо говорить про Бентхэма. Во-первых, он и не уверен. «Как изменяет человека нагота, — размышлял Якоб, — изменяет до неузнаваемости, будто у каждого из нас два тела, да и это не всё». Ведь его нагота в глазах Изабель есть нечто другое, нежели те два обнаженных тела для него самого. Но жест, движение, с каким рука коснулась плеча юноши, выдавали Бентхэма. И Якоб осознал, что он видел это движение, но никогда не ощущал своим телом, что такое доверие Бентхэм оказывал лишь Элистеру. Казалось, кружится голова и не найти дорогу домой, где его ждет Изабель. Ничего он ей не расскажет, внезапно понял Якоб. Может, это тайна, и не важно, был то Бентхэм или нет. Может, и не важно, что кроется за этой тайной, но ее нельзя рассказывать другим. Двое мужчин разделись догола и шалят. Или он просто наивен, а на деле эта прогулка для старшего из тех двоих — чудовищное унижение? Давай-ка раздевайся здесь, на женском пляже, где тебе не место, где тебя высмеют и прогонят, если обнаружат? Но видел их только Якоб, и он струсил, застыдился, разволновался и не крикнул им издалека. Всего-то и надо было выкрикнуть его имя, имя Бентхэма, так ведь это невозможно. Он знал, что не задаст ему вопроса — ни завтра, ни послезавтра. Может, увиденная им сценка воплощала в себе радость? Любовь, шалость, игра. А может, он стал свидетелем унижения старого человека? «Дряхлое тело, старик», — опять пришло в голову Якобу, будто именно это могло его оттолкнуть или успокоить. Стариковские трусы. И тут он понял, что дело для него не в старости старика, с которой он давно смирился, а в молодости молодого человека. Подарком он считал себя, но теперь, представляя свое тело в воде, понимал, что был бы смешон. Он не нужен! Бентхэм вовсе и не стремится в его объятия.

Как взглянуть в глаза Изабель? Об этом думал Якоб, свернув наконец на улицу Леди Маргарет. Но беспокоился он напрасно, ее дома не было. На столе в кабинете лежал рисунок, сделанный тушью: девочка вскарабкалась на дерево, внизу стоит старый человек, смотрит. Изабель тоже переменилась, как подсказывало ему чутье. Словно оба ступили на неизведанную землю, но каждый сам по себе, и Якоб опасался последствий. Он ждал возвращения Изабель в ее комнате.

На сей раз Якоб только радовался, что Бентхэм за неделю ни разу не появился в конторе. В четверг он остался один на верхнем этаже и под звук пылесоса уборщицы Джильман, доносившийся из библиотеки, зашел в пустой кабинет и встал в дверях, не включая света. Стоял там до тех пор, пока не услышал шаги Джильман на лестнице. В половине девятого он вышел наконец из конторы и решил пройтись до дому пешком. Риджентс-парк был еще открыт, вечер теплый, парочки прогуливаются под руку, сидят на газонах. Якоб чувствовал себя успокоенным и удовлетворенным, будто ему удалось решить важную задачу.

С дорожек просторного парка видно Примроуз — Хилл, частицу вольной природы посреди города — располагающей, дружественной, способной снять напряжение, облегчить жизнь в мегаполисе. Как и его сверстники, Якоб шел с работы домой в костюме, сунув галстук в карман. Шел, уверенный в себе и своем теле, всем довольный, глубоко вдыхая воздух, чувствуя мускулы ног. Ботинки новые, изготовленные вручную. Возможно, летний вечер обманчив, но что с того? Он думал о Бентхэме, об Изабель и Элистере, думал о Гансе — с нежностью, прежде ему незнакомой. Не надо сокращать расстояния, не надо наводить мосты.

Вскоре Якоб оказался у северо-западного выхода, и ему было жалко расставаться с парком, но у ворот уже стоял сторож с ключом наготове. У светофора он вдруг увидел Мод, радостно ее окликнул. Мод испуганно оглянулась, затем подошла к нему быстрым шагом. Голубое платье, белый летний плащик. Он почуял запах ее духов, старомодных духов, напомнивших ему о тете Фини.

— Иду в кино с подругой, — объяснила Мод, заметив его вопросительный взгляд, — только не знаю, что за фильм.

— Ну, наверное, она выбрала какой-нибудь хороший… — вежливо ответил Якоб и крепко схватил Мод за руку, когда та сделала шаг на мостовую, не заметив приближающийся автомобиль. — Глупо, конечно, но я всегда беспокоюсь, если господина Бентхэма нет в конторе.

Мод помедлила с ответом.

— Вы хорошо относитесь к нему, верно? С тех пор как погиб его друг, он часто это делает… Снимает номер в гостинице на несколько дней. Встречается там… Ну, сами понимаете.

— Я не знал, что его друг погиб, — смутился Якоб.

— Они попали в аварию на мотоцикле пятнадцать лет назад. Грэхем погиб на месте, а господин Бентхэм почти не пострадал. Но теперь, с возрастом, он просто не выносит одиночества.

— Может, и хорошо, что он так живет. Знает, наверное, что делает.

Мод посмотрела на него возмущенно:

— Хорошо? С молодыми людьми неизвестно откуда?

— А Грэхем был его ровесник?

— Нет, на двадцать лет моложе. Мне не надо бы про это рассказывать. Но я волнуюсь, ведь ничего не известно, пока он сам не вернется, а вопросов ему никто не задает.

— Элистеру он тоже не говорит, куда направляется? — Якоб пожалел о своем вопросе, заметив, как расстроилась Мод.

— Если он мне не говорит, так неужели скажет Элистеру?

Тем временем они почти дошли до кинотеатра. Женщина возраста Мод, увидев их, помахала рукой. Перед входом толпились люди, какой-то нищий протиснулся в очередь. На перекрестке образовался затор. Якоб быстро распрощался с Мод и направился далее по улице Кентиш-Таун. Попрошайка с тремя детишками, у одного мальчика повязка на глазу, попыталась перегородить ему дорогу, сунуть записку, ухватить за руку. Он раздраженно вырвался, женщина униженно отступила в сторону, что-то забормотала.