Аменхотеп наклонился и сам налил Тейе вина. Она не сводила глаз с сундучка, сердце ее вдруг заколотилось, во рту пересохло. Она взяла чашу и быстро выпила, чтобы скрыть свое волнение. Фараон заговорил, сначала сбивчиво, потом, когда ночная тьма стала сгущаться и скрыла его лицо, он все больше распалялся.

– У подножия храма Осириса Аменхотепа я сказал тебе, что смерть Ситамон – моя вина, – начал он, и Тейе, не веря своим ушам, осознала, что впервые слышит, как он произносит имя отца. – Теперь я скажу тебе, почему я так считаю. В глубине души я знал, что бог не хочет, чтобы я сделал ее императрицей. Мне следовало жениться на ней и позволить ей остаться только царицей. Она была моей сестрой, и я имел право и должен был жениться на ней, но зов другой крови оказался сильнее. Бог наказал меня за мою трусость тем, что лишил ее жизни. Если бы я поступил в соответствии с тем, что, знаю, было правильно, она была бы жива. Нет, – мягко сказал он, когда она попыталась заговорить, – я говорю сейчас не о моей дорогой Нефертити.

Он потянулся к сундучку и, откинув крышку, вынул оттуда корону императрицы. Большой полированный диск тускло блестел, и серебряные рога Хатхор, изогнутые вокруг него, сверкали в свете звезд. Двойное перо подрагивало в его нервных руках, когда он положил корону на свои голые колени.

– Я знал, что должен был предложить корону тебе, а не Ситамон, – продолжал он, – но я подверг сомнению волю богов. Больше я не сделаю этого. Корона твоя.

Тейе оцепенела в кресле, впившись руками в подлокотники.

– Сын мой, – с трудом произнесла она, вновь обретая способность говорить, – Ситамон умерла, соперничая за корону с Нефертити. В этом нет твоей вины. Ты предпочел одну женщину другой по праву фараона.

– Я слышал, что говорили об этом, – перебил он. – Ситамон лишили жизни человеческие руки, но приговор ей вынес бог. Ты должна быть моей, Тейе.

Тейе задрожала и еще сильнее вжалась в кресло.

– Правильно ли я понимаю тебя, – сказала она. – Ты хочешь, чтобы мы с тобой заключили брачный договор? Ты хочешь, чтобы я была старшей женой и императрицей Египта?

– Да. Документ может быть составлен и заверен печатью здесь, до того как мы вернемся в Малкатту.

– Эти титулы должна носить Нефертити, – прохрипела она, дыхание перехватило, в горле стоял ком.

– Нет. Я люблю свою сестру, но в ее жилах течет другая кровь.

Он осторожно положил корону на стол между ними. Тейе смотрела на темный сад внизу, но все ее внимание было приковано к этому тяжелому предмету. Это был вызов, награда, знак судьбы.

– Разумеется, ты имеешь в виду только формальный брачный договор. – Она с усилием оторвала руки от подлокотников, сложила их на коленях и повернулась к нему.

– Нет. – Он стремительно повернулся к ней, обхватывая руками корону. Лампа, стоявшая на столе, освещала только половину его лица, оставляя другую половину погруженной в тень. – Мне так много было неясно с тех пор, как я сделался достаточно взрослым, чтобы управлять своими мыслями, – тихо проговорил он. – Я не знал, зачем я родился, зачем сын Хапу делал порочащие меня предсказания, зачем меня оставили на попечение женщин гарема. Когда я был ребенком, я часто плакал. Мне снились странные сны. Я стал старше и сидел в саду гарема, глядя, как раскрываются чашечки цветов, будто крылья бабочек, а бабочки порхали над травой, похожие на взлетевшие цветы. – Он провел руками по лицу, и, хотя Тейе никогда прежде не слышала, чтобы он говорил с такой спокойной рассудительностью, его бледные пальцы дрожали. – Я бродил по галереям женских покоев, слушая молитвы иноземных жен, распростертых на полу перед жертвенниками богов, которых они привезли с собой из разных уголков империи. Я начал понимать, что, хоть и под разными именами – Саврити, Решеп, Баал, – они поклоняются единому богу. Я попросил принести мне свитки из дворца и храма и начал читать, но до первого юбилея фараона не понимал ничего. – Его голос вдруг надломился, и он замолчал, сглатывая и подбирая слова. – Много тысяч хенти[39]назад цари Египта не были воплощением Амона. Они были сынами солнца. Они правили на земле, как Ра правит на небе. После того как фиванские царевичи изгнали правителей-гиксосов из Египта, они сделали местное божество – Амона – своим идолом, и когда Фивы достигли власти и богатства, с ними возвысился и Амон. Но с тех пор они забыли, что только Ра дает жизнь всему и власть Амона ограничивается Фивами. Твой муж частично узрел истину, но это было как слабый проблеск света в темной комнате. Он пытался возвысить Атона, но это было показное. – Он склонился ближе, глядя ей в глаза. – Матушка, я – воплощение Ра. Я рожден для того, чтобы восстановить могущество солнца в Египте. Мой отец – Ра-Харахти, бог рассветного горизонта. Выбирая твое тело, чтобы выносить меня, он вел Египет в новую, славную эру.

– Твоим отцом был Осирис Аменхотеп, воплощение Амона земле! – почти закричала Тейе.

Он вежливо, почти снисходительно улыбнулся.

– Нет, он был всего лишь человеком, как и мой брат Тутмос. Так было нужно, чтобы Тутмос погиб. Мое предназначение – стать фараоном вопреки всем случайностям, потому что солнце должно быть возвеличено.

Тейе не могла думать. В ней боролись противоречивые чувства: потрясение, страх, робость, благоговение. Удары сердца причиняли боль, и она прижала к груди непослушную руку.

– Я не вижу необходимости делать меня твоей женой, – сдавленно произнесла она.

Он наклонился к ней поверх короны, в свете лампы его глаза меняли цвет от коричневого до желтого.

– Амон сделался сильным и могущественным, – прошептал он. – Моя магия должна быть сильнее его. Они все собираются вокруг меня, эти злые силы, демоны, они переполняют мои сны ночью, толпятся со всех сторон днем. Я многое узнал от женщин, которые устанавливали жертвенники для иноземных богов. Я могу использовать заклинания и магические формулы, чтобы защитить себя. Но величайшая защита от всего – это соединение тела сына с телом матери. Такой союз считается священным людьми солнца за великой излучиной Нахарина,[40]в стране хеттов, в Кардуниаше. Я говорил с иноземными женщинами. Я знаю. Это не только и не просто святое дело; для меня, воплощения солнца, это – долг. Я вышел из твоего тела. Именно твоим телом я должен обладать.

Внутрь горящей лампы влетел мотылек. Тейе слышала, как он бьется там, с обгорелыми крылышками, с ослепшими черными глазками, бьется, колотится о твердый алебастр, охваченный убийственным опьянением. Всходила луна – холодный серебряный диск, свет которого запивал террасу. Тейе смотрела, как он ложился бледным невесомым покрывалом на ее ноги. – Думай! – яростно приказывала она себе. – Думай же! Эйе, что мы наделали? Этот ребенок, за спасение которого я так отчаянно и тайно боролась, чье право рождения я отстаивала, рискуя навлечь на себя гнев фараона, этот фанатик, этот человек теперь утвердился во власти. Можно ли сдерживать или управлять этим безумием? – Но где-то очень глубоко сознание нашептывало ей: – Что если сын Хапу предсказал именно это, но чудовищность предсказания была слишком велика, чтобы быть понятной фараону, которого не интересовали религиозные вопросы? Сын Хапу хотел погубить моего сына. Он был оракулом Амона. Не поэтому ли он предсказал, что мальчик вырастет и убьет своего отца? Он имел в виду, убьет своего отца Амона? Что мне теперь делать?