Говоря словами Леви, пережившего холокост, «мы поняли, как хрупка человеческая личность: потерять ее легче, чем саму жизнь. Древние мудрецы, вместо того чтобы напутствовать нас: “Помни о смерти!”, лучше бы предостерегли от этой, гораздо более серьезной, опасности, которая нам угрожает. Если бы из-за лагерной колючей проволоки мы имели возможность отправить послание свободным людям, оно звучало бы так: “Вы, живущие в своих домах, не допустите, чтобы с вами произошло то, что происходит здесь с нами”»[328].

Повторяющаяся травма во взрослой жизни разъедает структуру уже сформированной личности, но повторяющаяся травма в детстве формирует и деформирует личность. Ребенок, запертый в ловушке абьюзивной среды, сталкивается с чудовищно сложными задачами адаптации. Он должен найти способ сохранить чувства доверия к людям, которым доверять нельзя, безопасности в ситуации, которая небезопасна, контроля в ситуации, которая ужасающе непредсказуема, и силы в ситуации беспомощности. Неспособный позаботиться о себе и защитить себя, он должен компенсировать отсутствие заботы и защиты со стороны взрослых единственным средством, имеющимся в его распоряжении, – незрелой системой психологических защит.

Патологическая среда насилия в детстве вынуждает развивать экстраординарные способности, как созидательные, так и разрушительные. Она способствует развитию аномальных состояний сознания, в которых обычные отношения тела и разума, реальности и воображения, знания и памяти больше не существуют. Эти измененные состояния сознания допускают появление поразительного числа симптомов, как соматических, так и психологических. Эти симптомы одновременно скрывают и обнаруживают свои корни; они говорят на зашифрованном языке тайн, слишком ужасных, чтобы выражать их словами.

Сотни лет наблюдатели описывали эти симптомы со смесью восхищения и ужаса. Терминология сверхъестественного, на триста лет изгнанная из научного дискурса, продолжает вторгаться в самые успешные попытки описать психологические проявления хронической детской травмы. Так, например, Фрейд, человек откровенно нерелигиозный, в момент глубочайшего погружения в исследования травматических истоков истерии признавал аналогии между собственными исследованиями и более ранними религиозными изысканиями:

Ответ на этот вопрос исходит от тех, кому повезло найти способ взять под контроль свое восстановление и, таким образом, стать субъектами собственного поиска истины, а не объектами изучения. Сильвия Фрейзер, писательница, пережившая в прошлом инцест, рассказывает о своем путешествии к пониманию своего опыта:

В былые времена, отмечает Фрейзер, ее вполне могли осудить как ведьму. В эпоху Фрейда ее диагностировали бы как классическую истеричку. Сегодня ей поставили бы диагноз «расстройство множественной личности»[331]. Она сообщает о многочисленных психиатрических симптомах, включающих истерические припадки и психогенную амнезию, начавшуюся в детстве, анорексию и промискуитет в подростковом возрасте и сексуальную дисфункцию, трудности в близких отношениях, депрессию и сильную суицидальность во взрослом возрасте. Описание опыта Фрейзер с ее широким спектром симптомов, фрагментированной личностью, тяжелыми нарушениями и невероятной внутренней силой – типично для выживших. Благодаря своим замечательным творческим талантам она была способна воссоздать историю своего «я», сформированного под бременем многократного насилия, от которого не было спасения, и четко проследить путь развития идентичности от жертвы к пациентке психиатра и от пациентки – к выжившей.

Хроническое насилие в детстве совершается в семейной атмосфере постоянного ужаса, в которой обычные отношения заботы о ребенке глубоко повреждены. Выжившие в такой среде так описывают ее типичные характеристики: тотальный контроль, подкрепляемый насилием и угрозами смертью, требование соблюдения многочисленных мелких правил, редкие вознаграждения, разрушение всех конкурирующих отношений посредством изоляции, секретности и предательства. Дети, растущие в таком климате, в еще большей степени, чем взрослые, развивают патологическую привязанность к тем, кто обращается с ними жестоко и пренебрегает ими. Эту привязанность они стараются поддерживать даже ценой собственного благополучия, собственных представлений о реальности или своей жизни.

О вездесущем страхе смерти вспоминают в своих рассказах многие люди, выжившие в детстве в насильственной среде. Иногда ребенка заставляют молчать с помощью насилия или прямо угрожают убийством; чаще, по сообщениям выживших, абьюзер угрожает ребенку, что в случае сопротивления или попытки разоблачения он нанесет вред, убьет другого члена семьи – брата, сестру, второго родителя или самого себя. Угрозы насилия или смерти могут также быть направлены на домашних питомцев; многие пострадавшие рассказывают о том, что их заставляли смотреть на садистское истязание животных. Вот два описания подобных сцен: