кончится совещание Эвана Роя с капитаном; как раз в это время Эван Рой спустился по лестнице из отдельного кабинета, где проходили предварительные переговоры.

— Ну что? — спросил молодой человек, увлекая его в сторону.

— Еще ничего не решено. Капитан просит время для переговоров со своим другом.

— Значит, во всяком случае не завтра?

— Нет, вероятнее всего — послезавтра.

— Я счастлив, что завтра могу воспользоваться вашим любезным приглашением, — сказал Мак Дайармид, возвратившись к судье.

20. НА БЕРЕГУ ГУДЗОНА

На следующее утро скорый поезд остановился у маленькой станции Брэнтонвиль на Гудзоне.

Замерзшая река и берега ее покрыты толстым слоем снега; вдоль реки скользят по льду санки на парусах, подгоняемые северным ветром, и оспаривают друг у друга первенство в быстроте. Над платформой, переполненной пассажирами, виднеются горы с гирляндами хвойной зелени, а дальнейший пейзаж пропадает в снежной пелене.

На вершине ближайшей возвышенности можно все-таки различить бедную деревушку, а не доходя до нее, на склоне, возле дороги, извивающейся вверх по горе, — стоит большой каменный дом, желтоватый цвет которого выделяется на белом снегу.

— Вот, должно быть, дом Брэнтона, — сказал капитан Джим, выходя из вагона со своим братом, его женой и подпоручиком Армстронгом.

В ту же минуту к ним подошел лакей со шляпой в руке и спросил:

— Не вы ли, господа, гости, ожидаемые господином Брэнтоном? Если да, то смею доложить, что здесь приготовлены вам сани. Позвольте мне билеты, чтобы получить ваш багаж.

— Вот и прекрасно, нас ждали и позаботились о наших удобствах; мне это нравится, — говорил Джим Армстронгу в то время, как полковник Сент-Ор усаживал жену в легкие сани. — Это я называю широким гостеприимством!

Через две минуты пассажиры уселись, укрылись меховыми полостями и быстро помчались в гору, к дому судьи.

Мисс Жюльета Брэнтон сама встретила их на крыльце. Надо признать, что роль хозяйки отлично удалась ей. Все качества, необходимые для этой роли, были налицо. Недаром она, как и все богатые американские девушки, побывала в Европе в самых модных местах, насмотрелась на самых изящных леди и мисс, усвоив их уменье быть утонченно-вежливой с каждым так, что каждый, испытывая на себе прелесть ее обхождения, воображал, что любезность расточается только перед ним одним.

С госпожою Сент-Ор она была нежно-приветлива, к полковнику исполнена внимания, а с капитаном была совсем на дружеской ноге. Что касается Армстронга, то и тут она показала себя очаровательной, хоть и держала его на известном расстоянии от себя, с холодным достоинством; сначала это интриговало его, но потом он стал чувствовать себя оскорбленным.

Но всех любезнее был с ним хозяин дома, судья Брэнтон, как будто Армстронг был лично нужен и приятен ему, а не был, на самом-то деле, приглашен из внимания к полковнику.

Несмотря на любезности судьи, бедный юноша, удалившись в назначенную ему комнату, с грустью отметил про себя, что ни отец, ни дочь ни единым словом не вспомнили о его недавних подвигах и даже не поинтересовались полученной им раной. Тут был повод и для удивления и для обиды: ведь «Геральд» разнес во все концы света рассказ о его неустрашимости, и слава отданного о нем приказа по армии была еще так свежа.

«Должно быть, мне придется здесь разыгрывать довольно глупую роль», — грустно раздумывал юноша, прислонившись к холодному стеклу окна и глядя на расстилавшийся перед ним зимний пейзаж.

«Если бы меня наградили чином, а то ничего, только рука на перевязи, — с этим далеко не уйдешь! Одного этого недостаточно, чтобы она взглянула на меня любезнее… Вот Нетти не так бы отнеслась ко мне… Славная девушка!.. Мне совсем не следовало приезжать сюда, — восклицал он про себя в печальном раздумье, — особенно после этого глупого письма!.. И где только был мой разум, когда я решился его написать… Если Нетти прочитала ей мое письмо и отдала локон моих волос, должна же она быть мне благодарна, по крайней мере…»

И, задумавшись, он прибавил:

«Бедная Нетти, такая милая, такая чистая, и я решился дать ей это поручение!..»

Он долго стоял у окна, ничего не видя пред собой, — не видя картины чудесного заката солнца на прозрачном небе, обрамлявшем снеговую поляну.

Вдруг послышался колокольчик, и у крыльца остановились сани; из них вылез Ван Дик, укутанный в широкую шубу, отчего казался еще толще.

— Вот тебе и раз! — сказал Франк. — Да, видно, судья Брэнтон не мастер подбирать гостей. Ван Дик встретится со мной; мало того, встретится с полковником, который спровадил его в отставку. Ну, это хозяйское дело. Однако, пора одеваться к обеду.

Обыкновенно Франк не особенно занимался своим туалетом, но тут провел перед зеркалом несколько лишних минут.

Надевая впервые штатское платье, он испытывал такое же удовольствие, какое доставляет первый мундир вновь произведенному офицеру. При всей скромности Армстронг, поглядевшись в зеркало, не мог не улыбнуться своей красивой наружности; черная перевязь, поддерживавшая раненую руку, никак не портила общего впечатления.

Зала была еще пуста, когда он вошел. От нечего делать он принялся перелистывать книги и газеты, лежавшие на столе; потом взял альбом с фотографиями, отошел в светлую нишу комнаты и там уселся.

Это была коллекция портретов разных государей и знаменитостей: Линкольна и Вашингтона, генерала Скотта и Виктории, Виктора Эммануила и Патти, президента Гранта и Ирвинга; потом фамильные портреты: самого Брайтона, Корнелиуса и целого ряда разных тетушек с сердитыми и подозрительными лицами…

«Они точно злятся на меня, эти барыни, за то, что я гонюсь за приданым их племянницы, — подумал про себя бедный малый. — А что же, ведь они, пожалуй, и правы. Подпоручик, у которого