А потому не совсем твердым голосом он произнес:

— Должно быть, я позабыл… С кем имею честь?

— Милостивый государь, — начал тот, не отвечая на вопрос, — однажды мне привелось быть в обществе молодых людей, только что выпущенных из Вест-Пойнта, и они рассказали мне, как один из кадетов был только что исключен и лишен производства вследствие доноса одного офицера, подлого негодяя, который даже не состоял на службе в академии, и которому никакого дела до всего этого не было. Ему вовсе незачем было совать туда свой нос… но он… он записался в шпионы из любви к искусству.

Ван Дик начинал понимать, что происходит, но не подал и вида…

— Не понимаю… каким образом все, что вы говорите, может касаться меня?

— А вот каким образом, — ответил незнакомец, — меня зовут Мак Дайармид. Поняли? А подлый негодяй, шпион, постаравшийся лишить Мак Дайармида производства, подлец, изменивший впоследствии и долгу своей службы, — прозывается Корнелиусом Ван Диком.

Уже за минуту перед тем Ван Дик опустил руку в карман, где, по обычаю американцев, носил револьвер.

Что касается Мак Дайармида, то он говорил, не возвышая голоса, отчеканивая слова и в такт ударяя хлыстом по сапогу. Хоть беседа их велась тихо, не выходя из пределов обычного разговора, тем не менее в выражении их лиц, в позе было что-то особенное, и люди, всегда жадные до зрелищ, уже обступили их.

Как только Мак Дайармид произнес рядом с именем собеседника слово «подлец», Ван Дик вынул руку из кармана; в ней был пистолет. Он поднял его и выстрелил почти в упор в своего противника.

Но одновременно с выстрелом послышался свист хлыста. Мак Дайармид ударил по руке Ван Дика и вышиб револьвер. Парируя по правилам фехтования руку Ван Дика, он полоснул его хлыстом дважды по лицу, по правой и по левой щеке, оставив на них синеватые полосы.

Все это произошло в мгновение ока. Некоторые из толпы бросились к Ван Дику и оттащили его подальше. Но никто не посмел коснуться Мак Дайармида.

Корнелиус воспользовался своим положением и начал осыпать своего противника самыми оскорбительными прозвищами; Мак Дайармид стоял безмолвно и только оглядывал врага с явным презрением.

В это время из толпы вышел широкоплечий господин с рыжей бородой — это был Эван Рой; он поднял с пола револьвер и вынул из него патроны.

Ван Дик, высвободившись из державших его рук, с лицом, на котором сияли две синие полосы, особенно заметные на багровых щеках, как безумный озирался вокруг… Ему казалось, что весь форт Лукут неожиданно очутился в Нью-Йорке, чтобы быть свидетелем его позора. Перед его глазами мелькнули капитан Сент-Ор, капитан Штрикер, капитан Бюркэ, поручик Армстронг — все изумленные смелостью Мак Дайармида. Наконец, тут же очутился и Марк Мэггер.

А Мак Дайармид все улыбался.

Между тем Эван Рой, покончив с револьвером, подошел к злополучному Ван Дику и, протягивая оружие, громко сказал с изысканной вежливостью:

— Вот ваша игрушка, сударь. Я вынул патроны, чтобы вы как-нибудь нечаянно не поранили себя. А то, чего доброго, и до беды недалеко.

Зрители расхохотались и, так как, по всему судя, зрелище не должно было иметь продолжения, многие повернулись, чтобы разойтись по своим углам, как вдруг Корнелиус, выведенный из себя, закричал с азартом:

— Хорошо смеяться, когда вас семь против одного!.. Но если бы здесь нашелся порядочный человек, готовый быть моим секундантом…

Он посмотрел на своих прежних товарищей по оружию. Капитан Бюркэ, сошедшийся с ним во время совместного проживания в форте Лукут, не мог остаться равнодушным к его призыву.

— Я готов служить вам, любезный Ван Дик, — сказал он, выходя вперед. — И пусть никто не скажет, будто ни один из старых товарищей не откликнулся на ваш призыв.

Несчастный ухватился за протянутую ему руку, как утопающий хватается за поданный ему шест.

— Вот, смотрите: человек, которого я совсем не знаю, меня оскорбил. Прошу вас, дорогой капитан, разъясните это дело… Меня вы найдете на Пятой авеню.

— Хорошо. Я берусь за это.

И Ван Дик поторопился уйти, чтобы скрыть в ночной темноте свое великое унижение.

Капитан Бюркэ, как и большая часть офицеров армии, ирландец и хвастался знанием всех тонкостей по ведению так называемых «дел чести». Подойдя к Мак Дайармиду и Эвану Рою, он изысканно вежливо поклонился и повел такую речь:

— Господа, я не имею чести быть с вами знакомым, но я у полагаю, что церемонии взаимного представления будут излишни, если я объявлю, что обращаюсь к вам от имени моего друга Ван Дика.

Говоря это, он протянул Мак Дайармиду свою визитную карточку.

Тот взял ее с легким наклоном головы, потом вынул из кармана и вручил капитану в обмен свою карточку со своим именем и адресом.

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал с новым поклоном капитан. — Угодно вам предоставить мне вести переговоры с кем-нибудь из ваших друзей?

— Вот мой родственник, господин Эван Рой, вы можете вести переговоры с ним.

И, поклонившись, он ушел. Ирландец и горец остались вдвоем.

Эван Рой тотчас почувствовал потребность поставить себя на высоту положения данной минуты, и так как приемы высшей дипломатии и любезности соединялись в его мыслях с представлением о бутылке хорошего вина, то он и начал с церемонного заявления:

— Не находите ли вы, капитан, что говорить об этом щекотливом деле всего лучше, сидя в отдельном кабинете за стаканом доброго вина?

— Прекрасная мысль! — воскликнул офицер. — Я к вашим услугам.

И оба секунданта направились вместе по лестнице, ведущей в верхний этаж.

Между тем Армстронг быстро подошел к Мак