Современная археология, вооруженная высокоточными зондами, инфракрасными фотокамерами и другим спецснаряжением, обладает сегодня возможностями, казавшимися совершенно невообразимыми еще полвека тому назад. Во всеоружии всего этого, археологи соревнуются в скорости со все более стремительными изменениями ландшафта, земной поверхности, зон расселения людей. То, что бросалось в глаза землекопу с лопатой, часто остается незаметным экскаваторщику. Поэтому мы, вероятно, никогда не прочтем целиком всю таинственную книгу кладов и захоронений, скрытых под поверхностью земли. А степь неизмерима и нема. Через ее просторы гунны, авары и иже с ними несли в Европу искусно украшенное оружие переднеазиатского происхождения; через горные кряжи Альп и Балкан все золото Древнего мира, которое так долго копили римляне, попадало на пиршественный стол гуннских князей, на оружие, украшения и утварь отпрысков знатных родов степных завоевателей.

«Если учесть, насколько случайный характер носят те немногие сведения, которыми мы обязаны находкам совершенно бессистемно опускаемых в могилы вместе с покойниками предметов, нетрудно прийти к выводу, насколько слабо эти княжеские захоронения отражают роскошь и богатство, окружавшие правящий слой державы Аттилы» (Вернер).

Все данные о гуннах, которыми мы располагаем, позволяют сделать вывод, что они жили в ярко выраженном маскулинном, мужском мире. Мире, в котором брат обладал гораздо большими правами, чем жена или вдова. А судьба «младших (побочных) жен» (наложниц) мало чем отличалась от судьбы рабынь. И лишь «старшая (главная) жена», мать сына, которому было предназначено властвовать, занимала положение, примерно сравнимое с ролью, которую играла жена в странах Запада.

Корни столь приниженного положения и незначительности социальной роли женщины уходят очень глубоко в историю гуннского общества. Ибо дело было отнюдь не в приниженности, имеющей какое-либо социальное или правовое основание, а в естественной узости женского жизненного пространства, связанного с особенностями кочевой жизни как таковой. Гунны не знали домов, конюшен, хлевов, скотных дворов. Их стада и табуны паслись на приволье, подгоняемые пастухами с палками или арканами (на случай, если возникала необходимость заарканить четвероногое, отбившееся от стада или табуна). И потому жизненный круг (и кругозор) женщин и девушек был ограничен шатром или кибиткой на колесах. Когда смотришь в кино, по телевизору, видео, компьютеру или планшету вестерны, невольно ловишь себя на одной мысли. Каких же усилий стоит сценаристам вводить время от времени женщину или девушку, в действие, в этот суровый мир лошадей, быков, оружия и мужчин! У гуннов же были резко ограничены даже традиционно женские сферы деятельности. Пищу готовили в громадных котлах, десятки которых дошли до нас. Так что нам известно, что неприхотливые покорители римской Европы довольствовались крайне скудной системой общественного питания – даже вступив на галльскую землю (уже славившуюся в те времена особо изысканной кухней). Дети тоже разделяли общую сульбу. Следствием чего является то кажущееся абсурдным обстоятельство, что Аттила знал своего отца, но не свою мать, и не мог сказать, где и когда именно появился на свет. Возможно, он был европейского происхождения, рожденный от матери, облагородившей его кавказской или иранской кровью своего, скажем, древнего аланского или дагестанского рода (само название «Дагестан» – «горная страна» – некоторые авторы связывают с аналогичным по значению названием располагавшегося в свое время на его месте горного государства гуннов-савир «Тавьяка»). А, может быть, великий гуннский царь с германским именем (или же прозвищем) происходил, по материнской линии, из какого-нибудь монгольского рода. Увы, нам это не известно! А вот имена отца и дядьев Аттилы нам известны; мы знаем его брата и имеем много сведений о его сыновьях…

Отношения между полами (или, выражаясь современным русским языком, «гендерные отношения») относятся к числу самых надежных «постоянных величин», констант всякого человеческого общества. Ибо не меняются со сменой одного поколения другим и даже с переходом народа из азиатского ареала в европейский. Вспомним, что Модэ-Мотун-Маодунь-Бордур, этот далекий предшественник Аттилы, властитель хунну, деятель всемирно-исторического масштаба, безобразно (с нашей точки зрения) относился к женщинам. Помните, когда Бордур пришел к власти, не менее воинственный, чем гунны, кочевой народ дунху стоял на вершине своего могущества и решил сбить спесь с молодого гуннского шаньюя. Помните, сначала грозные дунху направили к Модэ послов с требованием отдать им лучшего коня, прославившегося своей быстротой и выносливостью далеко за пределами хуннских кочевий. Помните, советники Модэ были возмущены и предложили отклонить эту просьбу. Маодунь же отвечал: «Как, неужели я должен ценить коня выше соседней державы и мира с ней? Отдайте им коня!»

После того, как первая их провокация не удалась, кочевники дунху выдвинули новое требование: отдать им одну из супруг Маодуня.

«Вот теперь» – заявили советники – «нам не оставили иного выбора, кроме как начать войну!»

«Как?» – возмутился Бордур – «Вы предлагаете мне начать войну с соседней державой из-за женщины? Раз уж мы отдали им моего коня, то отчего бы не отдать им и одну из моих жен!»

И мир был сохранен… чтобы гунны могли как следует подготовиться к войне.

Мы повторно изложили эту историю, чтобы подчеркнуть следующее. При всей ее анекдотичности (китайские хронисты наверняка присочинили что-то от себя), надо думать, суть ее – совершенно пренебрежительное отношение гуннов к женщине («раз уж мы отдали им коня, то уж женщину можно и подавно им отдать, ее-то мне совсем не жалко!»). Возможно, китайцы намеренно исказили историю, представив поступок Модэ чем-то из ряда вон выходящим для хунну, чтобы лишний раз сделать своих исконных врагов предметом осмеяния.

Определенное изменение в отношении хуннов к своим женам и к женщинам вообще произошло после того, как китайцы стали отдавать в жены хуннским владыкам принцесс своего императорского дома. Естественно, это делалось из соображений государственной пользы. И потому судьба миниатюрных, утонченных дам, осужденных впредь разделять ложе с князьями кочевников, была незавидной. Несчастные принцессы вынуждены были отказаться от всего, что украшало и услаждало их жизнь в родном Китае – чтения, музыки, каллиграфии, общения с учеными и стихотворцами, изысканной кухни, утонченного придворного общества. Хотя, судя по всему, их сопровождали в хуннские степи прислужницы, а, может быть, и подруги, согласившиеся добровольно разделить с ними фактическую ссылку на край света. Знатных китаянок неоднократно выдавали замуж не только за шаньюев, но и за других знатных хунну.

Но, странным образом, даже самые дикие варвары чаще всего обращались со своими нежными и образованными женами из «Поднебесной» очень мягко и тактично. Да и вообще, несмотря на, казалось бы, извечную вражду, в сохраненных китайскими хронистами речах и письмах повелителей хунну постоянно звучало сожаление, что они, непросвещенные и неотесанные дикари, не обладают «дао» – истинной жизненной мудростью, утонченностью, знанием правил поведения и церемоний, являющихся неотъемлимой принадлежностью цивилизованных людей (т.е. их китайских «заклятых друзей», ни на мгновение не сомневавшихся в том, что «хороший варвар – мертвый варвар»).