Найти ответ на этот непростой вопрос помогли археологические раскопки гуннских могильников времен расцвета державы Аттилы. Их результаты дают нам достаточно ясный ответ (особенно, если сравнить их с результатами филологических и иероглифических головоломных построений и чисто умозрительных спекуляций на основе письменных источников). Совместными усилиями археологов (главным образом, советских и венгерских) удалось составить представление о религиозных воззрениях гуннов.

О них свидетельствует вполне определенная и бросающаяся в глаза группа артефактов, найденных среди предметов гуннского погребального инвентаря. Речь идет о небольших шариках и каменных бусинах, подвешенных к гуннскому «короткому» (по выражению китайских летописцев) оружию – в первую очередь, мечам и кинжалам, и, совершенно очевидно, не имевших никакого практического значения с точки зрения боевого применения и хранения клинкового оружия. Ученые считают их магическими подвесками к мечам. То, что мечу придавалось совершенно особое значение, явствует из истории с обретением гуннским пастухом, с помощью быка или коровы, «меча бога войны», изложенной нами выше. Меч (или, если угодно, палаш) был для гуннов совершенно необходимым ударным оружием (хотя они имели на вооружении также боевые ножи, копья, клевцы и булавы). Конь и меч (или же мечи – согласно Никонорову и Худякову, многие гуннские воины имели не один, а два меча – длинный и короткий), наряду с луком и стрелами, были вернейшими друзьями и товарищами гуннов, предметами их военного обихода. Образуя, так сказать, самую суть и основу существования всего гуннского народа, преисполненного решимости жить исключительно войной и грабежом.

Целый ряд материалов особенно подходил для изготовления из них магических подвесок к мечам. Подвески могли быть сделаны из скромного серого камня, добытого, возможно, на родине гуннов, в горах Центральной Азии. Однако гуннские подвески, судя по всему, выполняли свои охранительные функции и в случае, если представляли собой не древние амулеты из дикого камня, а стеклянные бусины, не сотворенные бессмертными богами или духами (как камень), а изготовленные смертными людьми. Значит, решающее значение имел не материал, из которого были изготовлены подвески, а какие-то практические или символические процедуры, манипуляции, произведенные над ними гуннскими шаманами, прежде чем признать их способными защищать владельца меча или оказывать положительное воздействие на меч как таковой и на исход сражения с его боевым применением.

Эти подвески к мечам встречаются повсюду, где находят иные свидетельства пребывания гуннов. Например, человеческие черепа, деформированные типичным гуннским (упомянутым еще античными источниками) образом. Или характерные для гуннов металлические зеркала, не разбивавшиеся и не ломавшиеся, даже проехав в седле своего владельца хоть пол-света. Гуннские древности датируются 800-летним периодом – начиная с эпохи Модэ-Маодуня и его дальних завоевательных походов. Их находят в захоронениях, разбросанных на огромном пространстве – от нашей Оренбургской области до могильника Сентеш-Киштёке (считающегося гуннско-сарматским, т. е. гунно-аланским могильником) в Венгрии. Близ Магнитогорска на Южном Урале археологи нашли магическую подвеску к длинному мечу «сарматского типа», изготовленную из полудрагоценного камня халцедона. В Астраханской области – подвеску к гуннскому луку в виде стеклянной бусины. Близ немецкого города Веймара (Тюрингия) – темно-зеленую каменную бусину, подвешенную к мечу длиной 115 см с навершием эфеса из халцедона. В отчетах археологических экспедиций о раскопках упоминаются аналогичные гуннские древности, найденные, среди предметов могильного инвентаря, также в Казахстане, на Северном Кавказе, в Крыму, под польскими городами Краковом и Вроцлавом, в Венгрии, под Веной, в Нижней Австрии, Рейнско-Гессенской области Германии, Восточной и Северной Франции и т.д. и т.п. – везде, где побывали гунны.

Гуннский народ, с боями прошедший пол-света, под защитой и при поддержке крохотных оберегов, под предводительством владык, верящих в безраздельное могущество божественных орлов, вне всякого сомнения, не был народом без религии, как думал или утверждал о нем Аммиан Марцеллин. Гунны были народом, религией которого была война. Верить для народа гуннов означало воевать. Смысл своего существования он видел в завоевании победы и добычи.

Но для того, чтобы воевать, побеждать и захватывать военную добычу, гунны нуждались в оружии. И нет никаких оснований полагать, что все искусно изготовленные и украшенные мечи, найденные археологами в гуннских погребениях и, вне всякого сомнения, состоявшие на вооружении гуннских «кентавров», были выкованы еще на территории современного Казахстана. Разумеется, в китайских источниках неоднократно упоминаются гуннские мечи. Но в них идет речь и о том, что китайское оружие и китайские доспехи были гораздо качественней, лучше гуннских (что признавали, кстати говоря, и сами гунны). Великолепное оружие, с которым гуннские «конные дьяволы» вторглись в римскую Европу, мечи, которые они так любили, что подвешивали к навершиям их рукоятей амулеты и иные обереги; эти почитавшиеся, как святыни, драгоценные мечи были, видимо, изготовлены в Передней Азии, в оружейных мастерских древнего Ирана, родины божественного ковача Каве, где их выковали искусные кузнецы – наследники давних арийских традиций.

В условиях бедной и примитивной кочевой жизни такой меч считался величайшей драгоценностью. Ведь он был не только ценен сам по себе, но и делал своего владельца способным одерживать победы и захватывать добычу. Во мраке и серости кочевой жизни меч сиял как святыня, несмотря на свое зловещее, кровавое предназначение.

На Западе особое сакральное значение придавалось мечам-«кладенцам» древних германских, славянских и кельтских героев (вспомним Тюрфинг, Грам, Бальмунг, Нотунг, Эскалибур, Тисону, Дюрандаль, Коладу, Альтэклер, Пресьёз, Жуайёз и др.), а также «карающему мечу», «мечу правосудия», которым палач приводил в исполнение вынесенный преступнику судом смертный приговор. Мечу приписывали черты живого существа, распространяя почитание меча также на процесс его изготовления, и на кузнеца-ковача, создателя священного меча. Даже в эпоху позднего Средневековья в своеобразном исландском народном сообществе кузнец, в силу своей «сакральной» профессии, занимал привилегированное положение, играя, по отношению к христианскому епископу, роль своеобразного языческого двойника (если не сказать – противовеса).

Поэтому в религиозных представлениях гуннов меч, огонь и кузнец сливались в единое, могущественное целое. Поскольку же гунны не признавали (а, возможно, были просто не в состоянии представить себе) никакого иного авторитета, кроме своего царя, то (не в реальной жизни – так в мире религиозных представлений) цари, верховные военные предводители, становились для них также знатоками тайн кузнечного ремесла, сокровенного искусства металлообработки, обладающими поистине сверхчеловеческими свойствами творцами смертоносной стали. Конечно, гунны вряд ли верили, что «меч бога войны» был выкован Аттилою собственноручно. Но они были убеждены в том, что их «царь-батюшка» был хранителем тайных знаний, без которых выковать подобный меч было невозможно. И что он находился в особых отношениях с божественным мечом, сделавшим гуннов великим народом, перед которым трепетал весь мир. Так что легенда о том, что меч бога войны, раз обнаженный Аттилой, с тех пор никак не мог угомониться, напиться крови досыта, и потому постоянно стремился вырваться из ножен для новых и новых убийств, не давая владельцу покоя, пока тот не обратил его против себя («меч успокоился, только вонзившись в сердце самого Аттилы»), представляется нам сочинением гораздо более позднего времени и племени, чуждого истинно гуннскому духу и мировоззрению.