Тело Наресина было завернуто в три слоя особо прочной марли и в такой же слой кожаных ремней. На рту повязка, потому Нексус отвечал на реплики девы-мурены лишь мычанием, смешанным с кряхтением. Ей вроде бы и этого было достаточно, но на свою последнюю речь она захотела-таки внятного ответа. Лилит щелкнула пальцами, давая знак одной из синявок, и указала на рот. Мужчине открыли лицо.

– Ответь на мои слова, дорогой гость.

Мужчина за все последние дни скитаний совершенно выбился из сил и ему хотелось только лечь на горячие камни и уйти вместе с Мадам, что бы все происходящее завершило свой гнусный ход. Но все же, освободившись, пару раз он беззвучно разлепил опухшие губы; а потом, как бы на пробу, исторг короткое стихотворение в одну строчку:

– Дерматина пыль на твоих внутренностях, желают мне оказаться в тебе сию же секунду. – Как только Наресин закончил, он опустил голову и больше ее не поднимал.

– Чертов скот. – Мурене творчество друга не понравилось, и она принялась расстегивать рукав, желая оголить предплечье. – Толку от тебя никакого! – С чувством превосходства Лилит отверзла на руке небольшую прореху, через которую можно было наблюдать голубоватые вены. Одну из вен дева перебила чем-то блестящим, и голубая кровь тонкой струйкой полилась на белые одежды Мадам Р.

– Как же прекрасно, когда подруга принимает твои особенные поздравления и молча смотрит на священную жидкость, которая принимается обвивать ее тело!

Голубоватая кровь мерцала на солнечном свете жемчужным блеском и скапливалась у лежащей в каменном саркофаге женщины на плоском животе. В образовавшейся лужице поблескивало разреженное солнце, казалось, даже, что его теплая лучистость одобряет экстравагантный поступок девы-мурены. Один лишь камень казался лишенным всяких чувств. Лилит смотрела на свое художество, и душа ее радовалась. Она обратилась к Нексусу:

– Как бы там ни было, Наресин, я прощаю все твои промахи и даже могу попытаться восстановить тебя в должности. Оранж в моих цепких пальцах.

Все тем же завороженным взором она окинула окружающий ландшафт и удовлетворенно вздохнула.

Мужчина все также стоял с опущенной головой. Жаркий тропический ветер смешно колыхал остатки его волосяного покрова, тряпки в области груди были влажными от слюны, а все тело мелко подрагивало, словно замёрзши.

Прислужники-синявки искоса поглядывали то на Нексуса то на Лилит, и казалось, что одного, что вторую, они одинаково опасались. Дева-мурена уже отошла от каменного ложа и застегивала рукав, когда на крытой стоянке, недалеко от преобразователя, стал гудеть-дудеть какой-то шум. Женщина тут же приказала проверить источник шума:

– Так, один из синяков, живо туда, поглядите что там происходит!

Мурена как-то по-особенному сладко глянула на Нексуса, желая от того живого участия в здешнем спектакле.

– Дремота моих дней, – она подошла к мужчине, хватая того за жидкий загривок. – Посмотри на свою деву! – Лилит принялась внимательно рассматривать помятую долгим странствием физиономию Наресина.

Глоток свежей воды означился у него на лице. Мужчина так же, как и его оппонентка, стал смотреть той в глаза. Верно было бы подметить, что зачиналась далекая вспышка, конец которой означится только за последней гранью мироздания.

Губы сцепились в страстном поцелуе, а солнечный диск, глумливо наблюдавший за происходящим, скрылся во внезапном наплыве облаков. Где-то на другой оконечности Земляного Рва синие стражи расхлебывают ошибку в расчете, а Ребро, крепко повязанное с планетарной жизнью, намечает поворот на восточную сторону звездных небес.

Галактика тоже желала отдыха и от Высоты, и от Стеклянного блеска, но если бы она взяла на себя смелость показать всем круг от бублика, то мировой цивилизации и след бы простыл. Кто это понимает, тот работает на благо всего Космоса, что бы тот никогда не гасил собственный свет.

Синявка, посланная поглядеть что случилось на забзикавшем пространстве, прибежала всполошенная, вся мокрая от пота и страха. Она выдернула обоих из их романтический сцепки и принялась сбивчиво рассказывать:

– Там некие существа разворошили остров, где некогда покоился наш преобразователь! – Она схватилась за голову. – Как хорошо, что утром мы его переставили на другое место, а то бы остались без средства передвижения!

По нахмуренному лицу Лилит было понятно, что такой расклад ей не по нраву.

– Нам нужно убираться отсюда, пока эти «сущи» не вознамерились слопать нас. Я пока закрою дверь за Мадам, а вы, синие морды, подберите Наресина и выставьте его тело за третье сидение, которое рядом с моим. Я скоро буду. – Отослав зижделей по делам, дева-мурена снова подошла к недвижимому саркофагу.

Крышка-дверь была вшита в камень задолго до того, как туда возложили бездыханное тело. Нужно было провести короткий ритуал: сказать пару варварских словечек и начертить в воздухе трапецию.

Дева медлила, она не хотела делать все впопыхах, нарушая погребальную церемонию, хоть та и была немноголюдна и вовсе без камер. И все же. На душе у Лилит расцветали пионы, маковки желтоперые, а чистая родниковая вода омывала ее фигуристый стан, унося за собой все мысленные склоки и помрачения памяти.

– Подруга, – дева наклонилась к лицу женщины, – моя милая Мадам Р, я всегда буду лелеять тебя в своем сердце, словно ты мое дитя, а моя утроба твоя колыбель. Хоть я и склочная натура временами, но стержень мой крепок и непоколебим в делах, которые требуют тяжелой руки. – Мурена коротко поцеловала бледные губы Мадам и выпрямилась.

– Осталось последнее, что требуется сделать, моя красота. А именно – нагрести побольше звездного ветра в эти края! – На этих словах церемония сомкнула каменные челюсти.

– Devitae mortem draketel via solve opus! – Крышка сдвинулась во внутренних ножнах гроба. Лилит начертила в воздухе трапецию. Воздух зашипел серебристыми искорками и Мадам Р, отнесенная на загреб мировой судьбы, теперь уже навсегда лишилась дневного света. Саркофаг – все. Длинный путь – только начался. Ребро встает в сторону приподнятого края Востока. Аксель!

Высота Стекла. Высота Сердечной мышцы. Высота крикливого утра по вечерам у телевизионных чревовещателей. Домашняя птица. День за днем гремит цепочка диковинных волнений. Глорис и Фери бденстсовали пролетая сквозь долгие и мутные минуты радостного отчаяния. Их небо снова сделалось черным, то значит они преодолели смертельные пустоты синевы. Необъятной казалась картина галактических пиршеств. Мерцавшие облака пары крепко закрыли свой взор. Внутри стало разворачиваться кручение покруче, чем у домашней звездной группы.

Из мелко поблескивающей невесомой взвеси вылуплялись матерчатые основания будущих тел. Яйцеобразное столпотворение крупно потрагивало, намечая в себе живительный шарик с драгоценными внутренностями. Под человеческим часом и днем из небытия появлялись первые отростки слаженного сознания. Глорис и Фери захотели быть вместе на ментальном уровне. Яйцеобразная плотность все обрастала материей, готовя в себе физический коктейль из плоти и крови. Как красива слагалась эта песня. Настоящая музыка космического сновидения!