«Вы сами себя прокляли, мне тут нечего делать. Настало время восстановить справедливость. Вы должны все исправить».

Бог мой, он пытался восстановить справедливость! Он пытался исправить то чудовищное зло, которое натворил! Но почему это так больно? Почему этот проклятый голос не оставляет его в покое? Он знал, как должен поступить.

Что он мог предложить такой молодой леди, как Эсме? Доброе имя? Прекрасную репутацию? Если бы он мог найти хоть какую-нибудь мелочь, хоть что-то, в чем леди Тат-тон была не права, может быть, он бросился бы вслед за крошкой. Бросился бы к ее ногам и обещал стать хорошим мужем.

Но леди Таттон, черт ее побери, была права. Его единственные таланты — способность очаровывать, красивая внешность и твердая рука за карточным столом. Как он сказал, за таких не выходят замуж. Это исключено. Никогда в своей жизни он не хранил верность женщине, и хотя сейчас чувствовал, что изменился, как он может знать наверняка? Как он может быть уверен?

А самое важное — то, чего заслуживает Эсме. Она заслуживает всего. Высокого положения в обществе. Благополучия и счастливой жизни. Здравомыслящего и респектабельного мужа — такого, какого обещала подыскать леди Таттон.

Леди Таттон! Боже всемогущий! Кто бы мог подумать, что его продрогший до нитки воробушек — родственница столпа английского общества. Если бы он знал, как бы он повел себя с ней? О, он знал ответ на этот вопрос! И от этого чувствовал себя отвратительно. Племяннице леди Таттон он не позволил бы и шага сделать в направлении своей гостиной. Он поднял бы с постелей всех слуг, какие только есть в доме, и разослал бы их в дождь по всему Лондону в поисках подходящей дамы, под крышей дома которой она могла бы найти приют. Какой-нибудь. Любой. Это могла бы быть матушка Девеллина, сестра Куина. Джулия. Даже Инга была бы предпочтительнее, чем он.

Вместо этого он обходился с Эсме почти как с пустым местом, с ничтожеством, за которое он ее посчитал. Теперь он знал, что Эсме отнюдь не пустое место. Она особенная; хотя в чем заключалась ее особенность, он до сих пор не мог бы точно определить. Особенная не в силу принадлежности к определенному кругу и не в силу положения, которое занимала в обществе леди Таттон. И он жестоко наказан за свою ошибку.

Его размышления прервали приближающиеся тяжелые шаги. Он обернулся — на пороге стоял дворецкий.

— Да, в чем дело, Уэллингз? Слуга колебался.

— Сэр, мисс Гамильтон просит, чтобы с чердака спустили вниз ее чемоданы.

— Вот как? Тогда сделайте это. Уэллингз нервно ломал руки.

— Но она говорит — ну, она говорит, что съезжает, сэр. Будет жить со своей тетей. Как это понять?

Аласдэр слабо улыбнулся.

— Я думаю, это замечательно, разве не так? Дворецкий чуть покраснел.

— Я не уверен, что мне это нравится.

Аласдэр взглянул на свои руки и понял, что снова сжимает в руке перочинный ножик. Сжимает так сильно, что костяшки пальцев побелели.

— Мисс Гамильтон не рабыня, Уэллингз, — наконец сказал он. — Сделайте то, что она просит. Пожалуйста.

Уэллингз медленно приблизился к столу, не выпуская из виду ножика, и положил на стол какой-то сверток в помятой белой бумаге.

— А это еще что, черт возьми? Уэллингз поспешно ретировался.

— Не знаю, сэр. Мисс Гамильтон велела отдать вам. Аласдэр еще раз взглянул на сверток, и сердце у него екнуло.

— Уэллингз, — хрипло сказал он. .—Да, сэр?

Ножик выпал у него из руки.

— Скажите миссис Генри, чтобы она наняла еще одну девушку, — сказал он, когда ножик стукнулся об пол. — Лидия, по-видимому, перейдет в детскую на полный день.

Все еще хмурясь, Уэллингз поклонился и вышел из кабинета.

Аласдэр взял сверток. Он закрыл глаза и почти не дышал. Ему не надо было открывать сверток. Он знал, что в нем. Триста фунтов. Наличными.

Эсме больше не нужна была ее страховка. И уж конечно, ей больше не нужен он сам. Его желание избавиться от женщины, диктующей ему свои правила поведения, наконец исполнилось.

Эсме хватило трех дней на Гросвенор-сквер, чтобы понять, что ее жизнь больше не принадлежит ей. Может быть, это было к лучшему. Одиночество угнетало ее, а бурная деятельность леди Таттон не оставляла времени на грустные размышления.

Казалось, весь Мейфэр узнал, что ее тетя вернулась из-за границы — и с опекаемой ею незамужней племянницей. Это возбудило всеобщее любопытство, последовали многочисленные приглашения на чай, литературные чтения, обеды и другие приятные встречи в узком кругу. Но у Эсме не лежало к ним сердце.

Ее тетя чувствовала, что племянницу что-то печалит, и поначалу она пробовала понять, в чем дело, задавая множество наводящих вопросов. Когда из этого ничего не получилось, леди Таттон нашла другое решение — конечно, поездки по магазинам. Два-три раза в неделю Лидия по утрам привозила Сорчу, но после полудня тетя с племянницей неизменно отправлялись на Оксфорд-стрит.

И меньше чем через неделю на дом прислали первые из заказанных платьев, а затем ручеек покупок превратился в поток. Леди Таттон жаловалась, что за годы, проведенные за границей, ее гардероб устарел. Что же до Эсме, то ей покупались шубки, дюжинами вечерние и дорожные платья, шали и туфли, все в утонченных темных тонах, которые, по уверению леди Таттон, приличествовали семейству, еще носящему траур.

Когда они распаковывали очередной заказ, Эсме высказала сомнения относительно накидки сапфирового цвета, которую ее камеристка как раз раскладывала на кровати.

— Глупая девочка! — сказала леди Таттон, встряхивая вечернее красновато-лиловое платье. — После смерти твоей дорогой мамочки прошло уже много месяцев. И слава Богу, что король умер в июне!

Эсме не поняла.

— Прошу прощения? Леди Таттон улыбнулась.

— Обществу быстро надоедают маленькие развлечения и темные тона, дорогая моя, — безмятежно сказала она. — Никто не станет бросать в нас камни по той причине, что всем нам положено скорбеть о потере обожаемого монарха, но никто в действительности не скорбит.

— О, я не думала…

— И нам повезло, милая девочка, что тебе идут глубокие тона, — продолжала леди Таттон. — Слава Богу, ты не блондинка. — Она повернулась к камеристке все еще с платьем в руках. — Пикенс! Будь добра, следующим погладь это платье. Мисс Гамильтон наденет его завтра на обед у леди Грейвнел. А для меня приготовь серебристо-серое шелковое.

Эсме отошла к окну и уставилась на раскинувшиеся внизу зеленые просторы. Она так сильно скучала по Сорче. По ночам ей случалось долго ворочаться без сна; она не знала, правильно ли поступила, покинув сестренку. А когда приходила Лидия с Сорчей, глаза Эсме невольно обращались на ужасный шрам на лбу малышки. Нет. Горькая правда заключалась в том, что она нуждалась в Сорче гораздо больше, чем Сорча в ней.