— Мы должны проявлять терпение, Джим,— услышал ее слова Теодор.

В два пятнадцать ночи Теодор взял кисть и банку краски и вышел на улицу.

Дойдя до дома Джефферсона, он поставил банку на землю и коряво написал на двери: «НИГГЕР».

После чего перешел на другую сторону улицы, позволив упасть нескольким каплям краски. Банку он оставил под задним крыльцом Генри Путнама, случайно перевернув собачью миску. К счастью, собака Путнамов ночевала в доме.

Потом он еще раз полил плющи Альстона гербицидом.

Утром, когда Дональд Горс ушел на работу, Теодор �зял тяжелый конверт и отправился навестить Элеонору Горс.

— Взгляните-ка,— сказал он, вытряхивая из конверта порнографический журнал.— Я получил это сегодня по почте. Только посмотрите! — Он сунул журнал ей в руки.

Она держала его так, словно это был ядовитый паук.

— Разве не ужас? — спросил он.

Она скорчила гримасу:

— Возмутительно.

— Я подумал, надо поговорить с вами и другими соседями, прежде чем звонить в полицию,— сказал Теодор.— Вы тоже получили эту мерзость?

Элеонора Горс ощетинилась.

— С чего бы мне получать такое? — спросила она.

Старика Теодор обнаружил над его плющами.

— И как они поживают? — спросил он.

— Они умирают.

Теодор казался пораженным.

— Как такое возможно? — спросил он.

Альстон покачал головой.

— О, это просто кошмар.

Теодор пошел дальше, хихикая на ходу. Возвращаясь к себе домой, он заметил, что дальше по улице Артур Джефферсон отмывает дверь, а Генри Путнам, стоя напротив, внимательно наблюдает за ним.

Она ждала его на пороге.

— Миссис Маккэнн,— удивленно произнес Теодор.— Я так рад вас видеть.

— То, что я скажу, едва ли вас обрадует,— произнесла она горестно.

— Вот как? — удивился Теодор. Они вошли в дом.

— Чрезвычайно много разных... событий происходит на нашей улице с тех пор, как вы здесь поселились,— сказала миссис �аккэнн, когда они устроились в гостиной.

— Событий? — переспросил Теодор.

— Мне кажется, вы понимаете, о чем я говорю,— сказала миссис Маккэнн.— Однако это... эта расистская надпись на двери мистера Джефферсона, это уже слишком, мистер Гордон, слишком.

Теодор беспомощно взмахнул рукой.

— Но я не понимаю.

— Прошу вас, не надо все усложнять,— сказала она.— Я обращусь к властям, если эти безобразия не прекратятся, мистер Гордон. Мне очень не хотелось бы это делать, но...

— Властям? — Теодор казался испуганным до смерти.

— Ничего подобного не случалось, пока вы сюда не переехали, мистер Гордон,— сказала она.— Поверьте, мне нелегко это говорить, но у меня просто нет выбора. Тот факт, что ничего похожего никогда не происходило на нашей улице, пока вы...

Она внезапно замолчала, когда из груди Теодора вырвалось рыдание. Миссис Маккэнн смотрела на него с изумлением.

— Мистер Гордон...— начала она неуверенно.

— Я не знаю, о каких событиях вы говорите,— сказал Теодор дрожащим голосом,— но я бы лучше убил себя, чем причинил бы кому-нибудь вред, миссис Маккэнн.

Он огляделся по сторонам, словно проверяя, нет ли кого рядом.

— Я хочу сказать вам кое-что, чего не говорил ни одной живой душе,— произнес он. Он утер слезы.— Моя фамилия не Гордон,— сказал он.— Я Готлиб. Я еврей. Провел год в Дахау[8].

Рот миссис Маккэнн дрогнул, но она ничего не сказала. Лицо ее начало заливаться краской.

— Я вышел оттуда сломанным человеком,— сказал Теодор.— Мне недолго осталось жить, миссис Маккэнн. Моя жена умерла, трое моих детей умерли. Я совершенно один на свете. Я всего лишь хочу жить в мире... в маленьком мирке, как этот, среди людей, как вы. Быть соседом, другом...

— Мистер... Готлиб,— потрясенно произнесла она.

После ее ухода Теодор некоторое время стоял посреди гостиной, упираясь в бока побелевшими кулаками. Затем он отправился на кухню, чтобы себя наказать.

— Доброе утро, миссис Бакус,— произносил он часом позже, когда миниатюрная женщина открыла ему дверь,— простите, не могу ли я задать вам несколько вопросов по поводу нашей церкви?

— О. Да, конечно.— Она неуверенно отступила назад.— Вы не хотите... войти?

— Я буду вести себя очень тихо, чтобы не разбудить вашего мужа,— зашептал Теодор. Он увидел, как она покосилась на его перевязанную руку.— Обжегся,— пояснил он.— Так вот, насчет церкви... О, слышите, кто-то стучит в заднюю дверь.

— Неужели?

Когда она ушла в кухню, Теодор открыл стенной шкаф и кинул несколько фотографий за кучу садовых галош и инструментов. К ее возвращению дверца шкафа была закрыта.

— Там никого не было,— сказала она.

— Я мог бы поклясться...— Он извиняюще улыбнулся. Поглядел на круглый чехол на полу.— О, мистер Бакус играет в кегли?

— По средам и пятницам, после смены,— ответила она.— На Вестерн-авеню у нас есть круглосуточный кегельбан.

— Я тоже люблю покидать шары,— сказал Теодор.

Он задал свои вопросы по поводу церкви, а потом распрощался. Когда он шел по дорожке, то услышал голоса из дома Мортонов.

— Как будто мало было истории с Кэтрин Маккэнн и тех кошмарных фотографий,— вопил мистер Мортон.— Теперь еще и эта... грязь.

— Но мама! — кричал Уолтер-младший.

Теодор проснулся и выключил будильник. Поднявшись, он опустил в карман маленький пузырек с серым порошком и выскользнул из дома. Добравшись до места назначения, он насыпал порошка в миску с водой и помешал пальцем, чтобы порошок растворился.

Вернувшись домой, он нацарапал несколько писем, в которых говорилось следующее: «Артур Джефферсон пытается нарушить “цветной” барьер. Он мой кузен и должен признавать, что такой же черный, как и все мы. Я сообщаю об этом, потому что желаю ему добра».

Он подписал письмо именем Джона Томаса Джефферсона и адресовал три конверта Дональду Горсу, Мортонам и мистеру Генри Путнаму.

Завершив дело, он увидел, что по бульвару идет миссис Бакус, и последовал за ней.