– Вы… вы…

– Мама Венера, – вмешалась я, – устроила твой побег. Вместе со мной.

Селия сконфуженно примолкла.

– Пока что вы еще никуда не бежите, верно? А как, из дома выбрались тихо-мирно? – поинтересовалась Мама Венера у меня. – Что там с этой твоей Десницей сделалось?

Селия, успокоившись, недоуменно воззрилась на мои руки.

– Ничего страшного, – ответила я, пряча руки. (Тогда мои руки все еще меня смущали – большие, тонкие, с длинными пальцами, больше пригодные для карманов и перчаток.)

Мама Венера воздержалась от дальнейших уточнений и, отставив в сторону толки о колдовстве, прямо приступила к делу:

– Уже рассвело, но у вас в запасе еще часик-другой – до того, как отправитесь.

– Куда отправимся? – воскликнула Селия.

В полном замешательстве – и немудрено. Ей довелось враз испытать гнев, возмущение, страх, благодарность и много всяких других чувств.

– Далеко, детка, далеко, – вот все, что ответила Мама Венера. Всю ночь она взвешивала детали плана точно так, как опытный шулер выкладывает карты – невозмутимо, уверенно, сознавая последствия каждого движения. Не упустила она из виду и мелких частностей и, медленно разогнувшись, предложила: – Пойдемте, детки, наверх. Кто знает, когда еще вам придется перекусить, а подкрепиться надо, верно?

Уж не знаю, каким образом Мама Венера изловчилась – с ее-то пальцами-коротышками и обожженными со всех сторон руками, – но наверху, в буфетной комнате без окон, смежной со столовой (где мы могли зажечь лампу без опасения быть замеченными снаружи), нас с Селией ожидали цыплята (наверняка вещие) с горьковатой, но лакомой зеленью, горячий бульон, кукурузные лепешки и сидр. Была на столе и холодная соленая ветчина. Подозреваю теперь, не имела ли Мама Венера целью отвлечь нас едой от множества вертевшихся на языке вопросов.

Первое, о чем я спросила: а что дальше?

– Есть один парнишка – помощник печатника, Джо, у него глаз поврежден, плохо видит и…

– Я его знаю, – вставила Селия. – Он плавает в печатниковой лодке.

– Плавал когда-то. Теперь он водит пакетбот отсюда до Норфолка, по расписанию. С почтой и прочим.

– И что он? – спросила Селия.

– Он встретит вас на дальнем конце острова Майо.

– Норфолк? – не сразу сообразив, переспросила я.

– Норфолк, – повторила Мама.

– Но… – растерянно начала я.

– Верно. В Норфолк суда не пускают, боятся лихорадки. Но Джо, он…

– До Норфолка тащиться на пакетботе, – протянула Селия, – а там вовсю лихорадка.

В ее голосе звучали не то жалоба, не то замешательство, но Мама парировала резко.

Пауза. Потом:

– Тогда лучше посиди на крылечке у миссис Элоиз и дождись, пока не явятся Бедлоу, раз Толливера больше нет. Он, может, и не доложил бы им, что ты вернулась из Франции, но теперь вместо него труп, а трупы, детка, врать не умеют, поняла?.. Ну-ну, скоро они и появятся. И что тогда?

– Говорите, – пискнула Селия.

– Спасибо большое, я продолжу. Джо провезет вас немного по течению, вот и все. Примерно до Бермудского округа. На берегу вас разыщет человек – там, где заросли кизила сейчас белые и розовые, поняла? Ларк – так его звать. Он продает места на пароходе, который расчищает от топляка маршрут пакетбота. Так, сначала от Джо к Ларку, а потом с Ларком до Норфолка. Они и прежде беглых перевозили.

– И все же, – ввернула я, – дело это рискованное.

– Рискованное? Эх, детка, и не говори… Рискованное, дальше некуда.

– Итак, Норфолк, – подвела я черту.

– Да, Норфолк. Дальше я ничего не вижу.

Селия, разумеется, этих слов не поняла. В отличие от меня. И они меня испугали. Я постаралась отвлечься, намазывая маслом кукурузную лепешку, крошившуюся под ножом, но руки мои не просто дрожали, а ходили ходуном.

Наелись мы досыта, а потом вернулись в подвал посидеть у заново разожженного очага.

Поговорили о Мейсоне, о Плезантс и о «днях минувших». Мы с Селией наперебой задавали вопросы о прошлом, не о настоящем, стараясь отогнать мысли о нашем статусе беженцев. Наслаждаясь покоем и безопасностью, согретые и накормленные, мы на время как-то забыли, что уже находимся в розыске.

Особенно мне запомнилось, как Селия все больше добрела к Маме Венере, даруя ей тем самым долгожданное искупление. Враждебность Селии испарилась без следа, пока она слушала через черную вуаль (Мама перед Селией ее так и не подняла) рассказы о ее сестре и брате, о которых она столько была наслышана, но сами они помнились ей смутно. Мама Венера, перебирая в памяти события юности, рассказывала о них весело, с юмором. Мейсон, называвший ее Венус, неуклюже за ней ухаживал – из кожи лез, стараясь перед ней блеснуть, но выглядел очень глупо, «умора, да и только». А о Плезантс Мама Венера говорила так: «Все мужчины до единого таращили на нее глаза, и челюсть у них отвисала, будто два жбана виски выцедили».

Я молча наблюдала за возвращением покойников (на сей раз выражаюсь в переносном смысле): старуха и девушка обменивались улыбками, тихонько пересмеивались, а порой и роняли слезы.

Но их сладостное общение было внезапно прервано. Хотя час был еще ранний, явилась Розали и затрезвонила в колокольчики. Селия в ужасе вздрогнула, но мы с Мамой Венерой ее успокоили. На Розали, заверила я ее, можно положиться безоговорочно. Эта мысль показалась мне самой неожиданной, но впоследствии я убедилась в ее справедливости.

Я взбежала по ступенькам и распахнула перед Розали дверь. Та вошла с кипой одежды. Мы выбрали кое-какой маскировочный наряд для Селии, ей следовало, вопреки ее обычаю, выглядеть менее броско. С помощью домотканой серой холстины и какого-то лоскута, повязанного на голову, мы придали ей самый невзрачный вид – так бриллиант, желая выдать его за простую стекляшку, надо предварительно покатать в пыли. Мне же, соответственно, пришлось расфуфыриться на полную катушку, поскольку я должна была изображать иноземного хозяина Селии, денежного туза. Из несессера мы извлекли последние модные тряпки, навязанные мне Себастьяной. В кремовых штанах до колен из тонкого сукна, в сюртуке, извлеченном из гардероба Ван Эйна, в шляпе, отделанной лебяжьим пухом, я смотрелась таким щеголем… что, право, стоило бы вырядиться женщиной. Я чувствовала себя дурой. Ею и выглядела.

В ходе переодевания (происходило оно в полутьме и безмолвии подвала, что сообщало действу церковную торжественность) Розали вдруг встрепенулась:

– Мама! Мама! Можно, я взгляну?

Встав перед Селией – почти вплотную, так что ей пришлось откинуть голову, чтобы получше вглядеться, Розали поднесла огарок к лицу Селии и воскликнула:

– Мама, ты не ошиблась! Чистая правда! У нее глаза фиолетовые, как пасхальные украшения. Точно так! В жизни не видывала такой красавицы. – Она повернулась к Маме Венере: – Ох, Мама, такая красотища! И какая разница, какого цвета у нее кожа?