– Я не смогу тащить ее! – сразу же заявил Денис, когда я поделилась своими соображениями. – Я на ногах еле стою!

– Почему-то я знала, что ты так скажешь! – прошипела я от злости, глядя на его невысокую жилистую фигуру. Потом подхватила мертвую под руки и попыталась волоком сдвинуть с места. Фрося, казалось, весила не меньше пяти пудов. Скрипя зубами, я сделала крохотный шаг, на порты и туфли мне капала кровь, вонь разложения била в нос.

– Она. Такая. Тяжелая, – простонала я, делая еще один шаг. – Твою мать! – Руки не выдержали, и то, что осталось от Ефросиньи, с грохотом упало на пол, ударив окровавленной головой мне по пальцам ног.

– Тише ты! – цыкнул Давидыв, воровато озираясь вокруг и вглядываясь в темноту коридора. – Пегебудишь всех!

– Хорошо тебе говорить, – выдохнула я, – стоишь тут себе на костылях и в ус не дуешь!

– У меня нет больше усов! – скривился он. – Пгичем по твоей милости!

Мы как раз добрались до широкой лестницы, ведущей в холл. Волнующийся Денис с трудом удерживал в руках свечу и беспрестанно крутил головой, высматривая притаившихся в темных углах соглядатаев. Я же давно поняла, что этот замок пустует, и кроме нас самих, графа, красавицы Сони, ясноокого лунатика, чудного Евсея и безмолвного Назара здесь была лишь счастливо отошедшая в мир духов выпь.

Я отпустила тело и перевела дыхание.

– Ты чего встала? – просопел приятель.

– Привал! – сглотнула я. Бок нестерпимо кололо, несмотря на холод, царящий в необжитом пыльном замке, рубашка промокла от пота. Руки тряслись от напряжения, и ломило поясницу.

– Потащили дальше! – накинулся на меня Давидыв. Я посмотрела на кровавую полосу, тянущуюся по полу за нами. Даже если мы спрячем труп в самой дальней каморке, бурый след приведет в любой тайник.

– Давай ее здесь оставим! – предложила я.

– Ты чокнулась? – вытаращился Денис.

– Какая разница, она кровищей уже весь замок залила, – сплюнула я.

Денис думал ровно секунду, а потом совершил самый глупый поступок в своей долгой жизни: подтолкнул мертвое тело здоровой ногой. Уж не знаю, что там произошло, но ровно через мгновение, растеряв костыли и художественно всплеснув руками, он кувыркался на ступеням вниз, как бревно, обгоняя при этом саму Фросю, и визжа, как истинная баба. На середину холла они вкатились вместе: тело Ефросиньи и Давидыв, раскинувший руки и ноги и тоже подозрительно напоминающий труп. У меня екнуло сердце, я стала быстро спускаться, поскальзываясь на гладких мраморных ступенях.

– Денис! – Я подскочила к приятелю, потрясла его за плечо.

Он лежал бледный, грудь вздымалась тяжело и неохотно.

– Денис! – Я легонько хлопнула его по щеке. Давидыв с трудом приоткрыл глаза и простонал:

– Кажется, я сломал втогую ногу!

Поднять его наверх оказалось так же сложно, как дотащить тело Фроси до холла. Давидыв, опираясь на мое плечо, танцевал на одной ноге. Вот так, хромоногие и уставшие, прихватив свои вещи и один-единственный серебряный подсвечник, мы добрались до того самого тоннеля, где бродил Александр Михайлович. Я помогла Денису усесться на припорошенный снегом камень, а сама бросилась в конюшни, темнеющие в самом углу большого хозяйского двора. Одинокая кобыла в темном нечищеном стойле встретила меня настороженно. Едва дыша от усталости, я взвалила на лошадиную спину седло. Кобылка, отвыкшая от режущих мягкие губы удил и давящей подпруги, застригла ушами, затопталась на месте. Через некоторое время мы выехали из приоткрытых ворот замка, решив следовать по течению реки, чтобы найти какой-нибудь мост и перебраться на другую сторону.

Круглая, как блин, луна окрашивала снег голубоватым цветом, тоненькая тропинка виляла, то и дело старалась исчезнуть. Сбоку темнели прутья голых кустов, поблескивал тоненький ледок на реке. Крепкий мороз хватал за нос и студил покрасневшие, сжатые от холода кулаки.

– Денис, ты как? – позвала я приятеля, дыша на замерзшие пальцы.

– Нога болит, – проскрипел тот через зубы, всем телом прижимаясь к моей спине и согревая своим теплом. – Поскогее бы добгаться до какой-нибудь дегевни и связаться с Митгофаном.

– Ага, – вздохнула я, промороженный воздух обжег.

– Наташа.

– Мм?

– Ты так и не достала это свое заклинание. Может, не стоило уезжать из замка?

– На моей совести труп, – напомнила я. – Может, Фроська и была выпью, да вряд ли сей факт важен для жителей этого милого холодного гроба.

– Наташ, поехали со мной в Тульяндию, – вдруг огорошил меня Денис.

Я резко обернулась, так что он едва не слетел с лошади.

– В смысле?

Его круглое лицо, обрамленное красным платком, светилось надеждой, я сразу отвернулась.

«Только этого мне не хватало!» – промелькнула злая мысль.

– В смысле, если мы будем вместе, то я смогу пгисматгивать за тобой. Я же, в конце концов, имею кое-какие связи. Мой хогоший дгуг, Гоман Менщиков, поможет тебе выпутаться из этой истогии, не уезжай в Сегпуховичи.

Я слушала его проникновенную речь и, к своему ужасу, старалась проглотить вставший поперек горла горький комок. Роман Менщиков… Смех. Старый прощелыга не поможет мне… сразу не помог же!

– Нет, Денис.

Ответа я не услышала.

К рассвету потеплело. Поднялся ветер, пошел мелкий снег, перемешанный с дождем. Я куталась в тулупчик, придерживая рукой шапку. Тропинка вильнула и пошла круто в гору. Когда уставшая за ночь старая кляча, скользя подкованными копытами, поднялась на холм, я едва не заорала от страха. Мы стояли прямо перед стенами замка Лопатова-Пяткина.

Каким-то непостижимым образом, преодолев по сугробам почти десять верст, мы вернулись на прежнее место.

Ответ был один, и он пришел сам собой: замок впускал всех, но никого не выпускал из-под своего мрачного каменного крыла.

* * *

Нам оставалось лишь незаметно вернуть в стойло кобылку, проникнуть внутрь через тот же потайной ход и сделать вид, будто всю ночь мы благополучно провели в своих опочивальнях. Честно говоря, за последние семь часов я так вымоталась, что стоило коснуться подушки, как сон, больше похожий на летаргический, просто свалил меня. Не знаю уж, сколько я проспала, но очнулась от громкого душераздирающего вопля. Так кричит раненая медведица, когда убивают ее медвежонка, воет волчица, когда уносят ее щенят. Я подскочила на кровати, ошарашенно озираясь по сторонам, – от резкого пробуждения я никак не могла прийти в себя. Вопль повторился, только теперь он был сдобрен рыданиями и чьими-то глухими голосами.

Подслеповато щурясь, я, босая, в исподней рубахе и ночном колпаке, вышла в холодный коридор, где уже шатался на своих костылях Давидыв в очаровательном чепце на съехавшем парике.