— Рома! Осторожно!

— А то что? — он умудряется ещё и пить в таком странном положении. Невозможный человек!

— А ничего! Ничего хорошего! — прикидывая про себя высоту здания, я пытаюсь угадать, что он может себе сломать, если свалится со второго этажа. Кажется, с этой стороны газон, мимо которого мы проходили, так что ему обеспечена мягкая посадка. Но все равно… Мне трудно удержаться, чтобы не подползти к нему поближе, чтобы хоть как-то подстраховать.

— Вот идиот… Кто из нас только больше выпил…

— Я не пьяный, Женьк. Это тебя развезло и ты стала похожа на бурчащую бабку. Я, честно, на другое рассчитывал, а тут такой облом, — отбрасывая бутылку вниз, он продолжает играть мне на нервах — а я все жду, когда раздастся характерное «дзинь» от удара об асфальт.

Но оно все не раздаётся — значит, пустая тара приземлилась на газон. Но, несмотря на это, подвигаюсь еще ближе, хватая его за колени и впиваясь ногтями в джинсы. Уж слишком опасно верхняя половина его тела болтается в воздухе.

— Дурак! Ну, и пусть я бабка… Но я буду целая бабка! А ты сейчас грохнешься, и все на свете себе переломаешь! Свою дурную башку! И руки! — как неожиданный козырь использую я эту угрозу. Он работает руками, наверное, особенно их бережёт. Хотя… вспоминая следы от порезов и тонкие белые шрамы, которыми исполосованы его ладони, я понимаю, что не очень-то моя догадка и верная.

Его следующие слова подтверждают это.

— Чем больше ты над чем-то трясёшься, тем больше вероятность, что случится какая-то хрень. Расслабься, Женьк. Ничего не случится, пока мы этого не захотим.

И, чтобы доказать это, быстро меняет руки на выступе, на пару секунд повисая в воздухе совсем без поддержки. Хотя, как это без поддержки? Поддержка у него тут же возникает, причем, в виде меня. Спустя мгновение понимаю, что оказываюсь рядом с ним на подоконнике, одной рукой притянув к себе Ромку за талию, а второй, придерживаясь за стену с нашей стороны, чтобы не дать ему вывалиться наружу, и ору прямо в лицо:

— Придурок! Придурок!! Так… нельзя! Так можно упасть, разбиться и умереть! Что за тупая бравада! Зачем?!

— Трусишка ты, Женька, — только его горячий шёпот не даёт мне впасть в абсолютную панику, в который раз жалея, что ввязалась во все это. — Страх ничего не решает. Это тупо ограничивающий фактор, в который ты веришь.

— Сейчас ты тоже поверишь, гад! — сама не могу понять, то ли я по-прежнему его спасаю, то ли пытаюсь вытолкать из окна, чтобы он больше не портил мне жизнь. — Сейчас ты свалишься отсюда, а там — газон, трава, перелом позвоночника, печаль и смерть!

— Смерти нет, — откровенно издевается он. — Такая большая, а веришь в сказки, — вслед за бутылкой, он отбрасывает назад и сигарету, свободной рукой подтягивая меня к себе повыше и я понимаю, что больше не держусь ни за что, только за него — обеими руками.

— Это ты… ты веришь в сказки! Смерти нет — самая главная сказочка, которую ты мне травишь… Ром, ну, не надо, залезай назад, быстро, я тебе сказала!!

Видимо, решив пойти ва-банк, Ромка отпускает кирпичный выступ со своей стороны, пристально глядя мне в глаза. Теперь мы с ним оба барахтаемся между небом и землей, полагаясь на удачу и счастливый случай.

Мамочки, ну зачем мне это, я же так хорошо жила!

— Смерти нет. Есть просто точка игры, точка эксперимента. Ты всегда выигрываешь, даже если проигрываешь здесь, — хрипло говорит он, и я с ужасом понимаю, что ему дико нравится то, что происходит. — Ты просто обнуляешься, и вылетаешь из этой вселенной в параллельные тысячи возможных вариантов. А там — начинаешь сначала. И ты не умрешь никогда, слышишь, Женька? Ты — как долбанный кот Шрёдингера, понимаешь?

— Ма-амочки… Ты же поехавший! У тебя комплекс Бога… Или этого… Дюка Нюкема!! — только страх сделать лишнее движение, пока я вишу на неадекватном человеке, торчащем из окна, останавливает меня от того, чтобы бежать отсюда со всех ног.

— Бога нет, — говорит Ромка, и меня это не удивляет. — Смерти нет, кармы нет. Даже Дюка нет, ну, так чтоб, по серьезу.

— А что есть? — пищу я, осознавая, что если вдруг разобьюсь, то сделаю это в компании с безбожником и чокнутым нигилистом.

— Есть квантовое бессмертие, которое ты даже не замечаешь, прикинь, — его не смущает, что он читает мне лекцию о мироустройстве в таком идиотском положении. — Ты сто тысяч раз сдохла уже и родилась заново. Ещё раз сдохнуть нестрашно. Бойся не бойся, ты уже бессмертная.

И, закинув голову назад, он делает глубокий вдох полной грудью, а я чувствую, как под моей ладонью ходят его рёбра, вижу, как коловрат на шнурке съехал с груди куда-то на спину, замечаю, как его кудри слабо трогает ветер — очень трагично и загадочно, и в эти секунды почти не сомневаясь в том, что живу последние секунды его жизни… нашей жизни… ладно, если уж умирать сейчас, то я умру красиво.

— Ром… Может, не надо… экспериментировать… Может, чуть позже? В другой раз? Мы, вообще, сюда стулья расставлять пришли…

— Какие, нафиг, стулья, Женьк, — поднимая голову, Ромка, все же, хватается снова за выступ и подтягиваясь вверх, садится на подоконнике, а по его блестящим глазам вижу, что он прямо кайфует сейчас, в отличие от меня. — Хорош психовать уже. Сюда иди… — ладонь его второй руки ложится мне на затылок, сжимая волосы, а потом… что-то случается, и меня натурально выключает.

Весь мир как будто гаснет, сжимается до маленького тёмного шарика, который проваливается внутрь меня и летит куда-то в тёмную бесконечность, а я падаю вслед за ним, в себя, в бездонное нечто — это жутко, до невозможности вдохнуть, до сосущего ощущения под ложечкой, какое бывает только в детских снах, когда ты срываешься с гигантских качелей, задыхаясь от ужаса и восторга… но больше от ужаса.

Или, всё-таки, восторга?

Но именно страх, ощущение беспомощности заставляет меня очнуться, начать барахтаться и отпираться руками, пытаясь сделать вдох, как будто мне не хватает воздуха — и только сейчас я понимаю, что мы никуда не падали, что я жива, что квантовое бессмертие не наступило, и это все…

Это все из-за Ромки, потому что он полез ко мне… целоваться!

Вот же гад! Так он поцеловал меня? Или нет? Я даже не могу понять, как я отреагировала — ощущение падения, когда внутри тебя все сворачивается в тугой комок и реальность схлопывается перед глазами, было таким сильным, что я… Что мне…

Что мне становится до безумия обидно — и, отбрасывая его руки, больше не думая, что с ним будет, упадёт он или нет, я соскакиваю с подоконника, преодолеваю кровать в несколько прыжков, пулей проношусь через мастерскую, и следующее, что вижу — это ступеньки лестницы на первый этаж, через которые я несусь вниз, перепрыгивая через одну. А после — дверь, под сигнализацией или без, рядом с которой прибита табуретка с раскрашенной кукольной головой и над которой висит люстра из частей человеческих тел.

Но мне до всего этого нет дела, любой трешовый интерьер не испугает так, как пугает то, что со мной происходит. Я останавливаюсь только посреди двора, недалеко от каменного фонтанчика, которым залюбовалась, когда шла сюда.