Но даже этот укол стыда быстро проходит — его перекрывает магия места, которое не должно было мне понравиться, но вопреки всему, влюбляет в себя. Оно странное, дикое, в нём нет и намёка на спокойствие и уют, которых мне так не хватает с начала общажной жизни, но…

Здесь совершенно сумасшедшая энергетика. Здесь как будто живет первозданный хаос. Границ нет, рамок нет — тебе можно всё, ты знаешь, ты чувствуешь это.

Как там говорил Ромка? Запреты — они в нашей голове. И я понимаю, что он был прав. Его комната… нет, даже мастерская снимает с меня запреты каким-то чудодейственным образом.

— Ух ты, а это что… — подхожу к ещё одному столу, поменьше и пониже, стоящим рядом с этим злополучным фракталом. На нем разложены какие-то деревянные формы, выстроено несколько каркасов из грубой проволоки, рядом — нарезанные куски мутноватого стекла (впервые вижу его сложенным листами, как расходный материал) — и инструменты. Целая куча странных и удивительных приспособлений: металлические петли, лопаточки разных форм и размеров, что-то похожее на маленькое долото и скальпели — только не заточенные до блеска, как медицинские, а будто для более грубой работы. К ним небрежным жестом Ромка бросает и своё шило, которое таскал в кармане, и, разворачиваясь, я смотрю на него совсем другими глазами.

Теперь он не просто пижон-задира, против странных шуточек которого у меня не работает ни одна защита — а хозяин этого царства, бог хаоса, из которого рождается новая материя, новая форма жизни, пусть даже эти, черт бы их побрал, фракталы…

— Женька, — тут же сбивает накал моего восторженного пафоса он. — Ты, может, это…в туалет хочешь?

— Я… Что? — вот уж не подозревала, что когда смотрю на кого-то восторгом, то похожа на человека, которому срочно нужно в туалет.

— У тебя такое лицо загадочное, как у моей кошки, когда она намыливается мимо лотка сходить. Так я ее обычно за холку — и пинок в нужном направлении. Нежный, со всей любовью. Может, и тебе надо?

— Ну, Рома… — это же надо уметь так обламывать все возвышенные моменты. Хотя, кажется, это его главная особенность — передёргивать, разбивать, выворачивать наизнанку все стандартное. Даже здесь, оглянувшись для верности ещё разок, я не нахожу ничего из того, что ожидаешь увидеть в мастерской художника… или скульптора… Черт, да кто же он на самом деле? Опять эта неоднозначность — когда вроде бы всё как на ладони, всё понятно, а на самом деле это только иллюзия, обман.

Я не вижу здесь ни одной классический картины, или набросков, или хотя бы мольберта, со стоящим на нем холстом, натянутым на раму. И среди всех этих непонятных штук — фигур, которые он то от лепит, то ли высекает из чего-то твёрдого, среди каркасов и кусков стекла нет ничего похожего хотя бы на маленькую статую, или какие-то человеческие части тела. Это же должен делать скульптор? Изготовлять статуи и всякие там… руки-ноги на красивых подставках?

— Ну так что, покатит? Приводишь сюда своих психов? — оперевшись об угол огромного, до самого потолка, деревянного стеллажа, стоящего рядом с основным рабочим столом, спрашивает Ромка с подчеркнутой небрежностью. Но мне почему-то кажется, что это показная бравада. Когда ему на что-то плевать, он даже не спрашивает ни о чем. Пусть я знаю его совсем недолго, но это его качество успела заметить.

— Д…да, — я все ещё слишком ошарашена, чтобы одернуть его за «психов» и продолжаю впитывать в себя детали, которые сами бросаются в глаза — всякий живописный хлам, которым заполнены полки стеллажа: свернутые рулоны бумаги, деревянные бруски, обломки глины, горшочки, в которых застыло что-то неизвестное мне, баночки и пузырьки с налитым в них то ли маслом, то ли растворителем, пропитанные этими же жидкостями, небрежно скомканные какие-то рабочие куски ткани или тряпки. Я бы, конечно, сразу же убрала здесь все, разложила и рассортировала — и… одним махом угробила бы особенное настроение комнаты, сам воздух которой, с запахом древесины, тяжёлой металлической пряностью инструментов и еле слышными нотками табака, освобождает и раскрепощает.

Да, это лучшее, что я могла найти для своих занятий. И пусть оно совсем не такое, как я себе представляла. Планировать можно что угодно. Но когда происходит что-то особенное, то, чего ты раньше хотела, но не понимала, ещё не могла угадать, пелена с глаз спадает как тяжёлая драпировка, которой прикрыт ещё один таинственный предмет в дальнем углу Ромкиной комнаты. И все предыдущие планы теряют важность. Ты понимаешь — вот оно, то самое. Твоё.

— А где ты спишь? — проходя к стене у которой свалены ещё какие-то банки, балки и пара свернутых спальников, я никак не могу понять — неужели он ночует здесь прямо на полу? Почему-то такое спартанство совсем не вяжется у меня с Ромкой. Наоборот, в голову приходят какие-то странные фантазии насчёт культа Диониса, вакханалий и танцев до исступления… да, конечно же, только танцев… и бегущего по подбородку и груди вина, или хереса… в общем, чего-то безудержного, дикого.

— Ну, иногда можно и тут, на спальниках, если на пару часов, и влом работу сворачивать. А, вообще, Женьк, у меня для этого дела прямо место отдельное есть. Уверен, ты заценить.

Поинтереснее, чем эта мастерская? Сомневаюсь…

— Женька! Не тупи, я тут! — прихожу в себя от щелчка его пальцев прямо у меня под носом. — Ты чего? Олифы нанюхалась и тебя торкнуло?

Олифа? Да, конечно, это все она…

— Секретная дверь? — проходя следом за ним к дальней стене и глядя, как он ныряет за какой-то массивный предмет, скрытый драпировкой (кажется, это огромная голова — ура, наконец-то что-то традиционное в этой мастерской) я вижу небольшое углубление, в котором виднеется дверь — настолько маленькая и неприметная, что кажется, она ведёт в кладовку или в какую-то каморку.

Собственно, это она и есть — каморка, всё место в которой занимает кровать. Там больше ничего нет, совсем ничего. Не помещается даже тумбочка, и всякая мелочь навалена на подоконник небольшого полукруглого окна — и я понимаю, что это скруглённая часть стены-перехода к заднему крылу, где, как говорил Ромка, есть ещё какая-то сауна и даже маленький бассейн.

Эта комнатка выглядит так интимно — это даже не спальня, а какое-то очень личное Ромкино пространство, что мне хочется сделать шаг назад, вернуться в мастерскую. Но он, конечно, не даёт мне этой возможности.

— Оп-па! — тут же запрыгивая на кровать, Ромка приземляется на неё боком, а она, не ожидая такого вторжения, мученически гудит пружинами под ним. — Давай, Женьк, ко мне.

Меньше всего я хочу сидеть с ним сейчас на одной постели, но здесь больше ничего нет, ровным счётом ничего. Ни стульчика, ни даже маленькой табуретки. И поэтому присаживаюсь на самый краешек кровати с опаской, стараясь не думать, что происходило здесь до меня.

— Нет, так не пойдёт, — его рука тянет меня к себе, и я быстро забывая о смущении, начинаю кричать, что так он на мне всю одежду порвёт, на что Ромка тут же реагирует:

— Да по-любому, Женьк, порву. Я запомню, что это у тебя такая эротическая фантазия. Но не сейчас. Сейчас у меня тут… одна штука… — он откидывает одну из подушек, под которой обнаруживается новый склад мелочи, начатая упаковка жевачек и… мои щёки снова вспыхивают… целая лента презервативов, которую он небрежно отбрасывает, а она, сверкая на солнце фольгой, перекатывается ближе ко мне. Я от неё, естественно, тут же быстренько уползаю.