Облака сгущались, поднялся ветер — густой, с тяжелым дымным запахом, удушливый. Не хватало свежего воздуха. Генералиссимус обливалась потом и задыхалась и тем не менее, закатив глаза, подталкивала меня все дальше и дальше. К голове огнедышащей лавой приливала кровь, я чувствовал себя Везувием за миг до извержения. Зловеще свистели плети, и я гадал, что они делают, эти дикарки. После сильного порыва ветра вдруг сгустилась тьма. Стало темно, как в поезде, который на исходе дня мчится в тоннеле под Гудзоном. В такие минуты я всегда закрывал глаза.

Сейчас, напротив, я открыл глаза, открыл в изумлении: беснующаяся вереница повернула назад, к арене, где в ожидании сидели соплеменники. Дождь еще не полил, и голосов я не слышал, будто кричали за какой-то перегородкой. Но я услышал слова Дафу, так как мы уже оказались перед его ложей:

— Мистер Хендерсон, а ведь вы, пожалуй, проиграли пари.

Он подал знак генералиссимусу Тату, и толпа заполнила середину арены, увлекая туда и меня. Сердце тарахтело, словно мотор у старенького трактора, голова шла кругом, а глаза слепил нестерпимый блеск, как в тот полдень, когда мы с Эдвардом шли по берегу Тихого океана. Вокруг ни души, на водной глади ни паруса, ни многоэтажных ярусов теплохода — только белые гребешки волн да чайки, повздорившие из-за рыбы.

Я снова видел, как вставали с мест туземцы и вопили по-дикому, их вопли влетали в мою голову, словно в улей, а сверху по повелению Муммахи нависали тяжелые облака. Несусветные гам и гомон покрыл мощный львиный рык.

Подле меня кружили в танце амазонки, если вообще можно назвать танцем это безудержное коловращение. Они больно толкали меня крутыми бедрами. Мы постепенно приближались к группе истуканов. Поверх их голов на нас смотрели Хуммат и Муммаха.

Мне хотелось зарыться в землю, чтобы не участвовать в непотребном кощунстве, ибо амазонки накинулись на богов со своими плетками-многохвостками. Я бы понял, если бы это было ритуальное действо, когда все делается понарошку, когда удар — прикосновение, поглаживание. Нет, дикарки хлестали истово, нещадно, не щадя ни богов, ни собственных рук.

— Остановитесь! — вскрикнул я. — Что вы делаете?!

Малые идолы качались под ударами, те, что повыше, терпеливо сносили издевательство. Дети тьмы повставали со своих мест и закричали, как чайки над штормовым морем. Я упал на землю, повторяя «Не надо! Не надо!», но Тату подняла меня на колени, сунула в руки хлыст и подтолкнула в спину. Я подполз на коленях к богам и, превозмогая себя, ударил два раза, выполняя тем самым обязанность Повелителя дождя.

— Не могу, не могу! — повторял я. — Лучше убейте меня. Поджарьте на медленном огне! — И зарылся лицом в песок.

Кто-то ударил меня по затылку. Краем глаза я увидел, что амазонки снова пошли в пляс. Одновременно они хлестали плетками друг друга, богов и меня. Я стал защищаться обеими руками. И в этот миг прогремел гром. Небо заволокло тучами, засвистел ветер, полил дождь. Полил как из ведра. Затопляя каждую ложбинку, как море при наводнении затопляет берега Голландии. На земле заиграли фонтанчики, точно разрывы ручных гранат. По лицу избитой Муммахи потекли слезы. Мокрые амазонки принялись обнимать меня, а я стоял как вкопанный и не мог оттолкнуть их. Из-за пелены дождя ничего вокруг не было видно.

Я стал пробираться к королевской ложе и наткнулся на Ромилея, который отшатнулся от меня как от прокаженного. Его волосы прилипли к темени, лицо исказил ужас.

— Помоги мне, старина. Разыщи мою одежду. Негоже мне, Повелителю дождя, голым ходить. И не забудь про шлем. А где король, где все?

Ромилей повел меня к королевской ложе. Идти было трудно. Ноги у меня скользили. Четыре женщины, державшие над ним брезент, подняли паланкин.

— Подождите, ваше величество! — остановил их я. — Что происходит?

Из-под навеса показалась широкополая шляпа.

— Идет дождь, — ответил он.

— Дождь? Какой дождь? Это наводнение, Всемирный потоп, конец света!..

— Мистер Хендерсон, вы оказали нам большую услугу. Мы должны отблагодарить вас. — Прочитав вопрос на моем лице, Дафу добавил: — Боги, как видите, поняли нас. — Восемь женщин подняли носилки. — Вы проиграли пари.

Я стоял, облепленный грязью, точно выдернутый из земли клубень турнепса.

XV

Я стал Повелителем дождя.

Так мне и надо. Нечего совать свой длинный нос в чужие дела. И тем не менее я невольно чувствовал какой-то необоримый подъем. Что же я все-таки натворил? Какими будут последствия моих трудов?

Я лежал в крохотной комнатке на первом этаже дворца — голый, грязный, морщась от боли. Нестерпимо ныло исхлестанное тело. Затопляя селение, лил дождь, стучал по крыше, стекали струйки по стенам. Я завернулся в звериные шкуры.

— Не сердись, Ромилей. Откуда мне было знать, что попаду в такую переделку? Плохо мне, плохо… и пари проиграл. Теперь придется расплачиваться.

Ромилей стал утешать меня, сказал, что худшее позади. Рассуждал он здраво.

— Вы спать, господин. Думать завтра.

— Приятель, я каждый день открываю в тебе что-то хорошее. Ты прав, не будем торопиться с выводами в нашем беспросветном положении.

Готовясь, как всегда, помолиться перед сном, он стал на колени, сложил ладони под подбородком. Я услышал слова молитвы, и мне сделалось легче.

— Молись, молись, дорогой. Попроси, чтобы мы выпутались.

Помолившись, Ромилей завернулся в одеяло, подогнул колени, подложил руку под щеку. Прежде чем закрыть глаза, спросил:

— Как вы, господин?

— Объяснил бы, если б мог. Не дай Бог быть другому там, где я сейчас. С чего мне приспичило взрывать бедных лягушек? Показать свою «крутизну»? Странная была затея, а объяснять ее совсем уж странно. Размышлять об этом глупо. Тут только озарение спасет.

Но где оно, желанное озарение? «Черным-черно окрест меня, такие, брат, дела», — вздохнул я и застонал.

Ромилей не стал ждать от меня вразумительного ответа. Хлестал дождь, завывал ветер, где-то внизу, в подвале, рычал лев. Мои душа и тело требовали отдыха. Вот-вот, и я потеряю сознание.

Скоро я отключился. Чередой шли сны. Одну-единственную вещь хочу сказать: природа добра ко мне, ибо я проспал без просыпу полсуток.

Когда проснулся, небо было чистое, как душа младенца. В комнатке оказались две амазонки, присланные, вероятно, мне в услужение. Я умылся, сбрил десятидневную щетину и помочился в ведро, поставленное в угол для надобности. Посланные за одеждой амазонки принесли зеленые шелковые бриджи со штанинами чуть ниже колен.

— Брюки для Санчо, — пояснил Ромилей.

— Почему эти штаны такие прозрачные? — проворчал я, натягивая их на затасканные шорты.

Несмотря на хороший сон, я не чувствовал себя здоровым. У меня не прошел жар. По-видимому, естественно, что белые люди страдают в Африке от лихорадки и других напастей. Лихорадкой мучился сэр Ричард Бёртон. Спек схватил еще более серьезную болезнь и едва не отдал Богу душу. Манго Парк держался только на уколах. Много дней провалялся в постели доктор Ливингстон. Почему я должен быть исключением?