да нет

…Их деятельность считается незаконной, но, впрочем, простительной. Это за бои с участием богомолов, жуков-рогачей, многоножек, скорпионов и шершней можно схлопотать паузу с последующим исправлением. А ведьм обычно не наказывают так строго. Ну разве что иногда, для острастки. В принципе они безобидны, никому не вредят.

По большей части к ним ходят свои же — роботы из трущоб. Те, у кого нет других развлечений, нет перспектив. Ведьмы дают им то и другое — десять минут волнения и романтики, и надежду на будущее. На то, что после паузы они будут смотреть сериал «Фестивальные страсти», рубиться в смертинетники и жить в хрустальных домах. За такое не жалко отдать немного социо-денег, Перевести гадалке на социо-счет месячное пособие по инвалидности…

Но порой к ведьмам приходят клиенты из благополучных районов. Приходят наивные девочки, мечтающие стать «голосом» «Фестивальных страстей», исполнив песню под титры. Приходят безобразные женщины, рассчитывающие приворожить племенных фестивальных самцов. Приходят престарелые неудачники, от паузы к паузе влачащие пустую и скучную жизнь, мечтающие, чтобы их напоследок утешили чепухой о грядущем «повороте инвектора». Приходят любопытствующие. И искатели приключений. И просто доверчивые.

— …что было, что есть и что будет! процедура стерильна! гадаю в контактных перчатках!..

— А ну пшла. И чтоб больше не нарушала, — гундошу я через «болтуна», потом ставлю его на паузу и спрашиваю: — Сколько берешь?

— Всего десять уников! Недорого…

И правда недорого.

Она манит меня пальцем и уползает куда-то за груду ящиков, волоча ногу.

— Садись, — указывает на нечистое одеяло, разложенное на земле.

Сажусь.

— Деньги вперед.

Она называет мне номер, и я перекидываю на ее социо-счет десять уников.

Ведьма садится напротив, шарит рукой под одеялом и вытаскивает початую упаковку контактных перчаток, явно уже не раз использованных; натягивает на руки.

— Снимай маску, — вместе со словами из ее рта сочится могильный запах гниющих цветов.

— Нет.

Ведьма смотрит на меня долгим, совершенно бессмысленным взглядом, потом кивает:

— Что ты хочешь узнать?

— Что было до паузы. И что будет после.

— Клиенты редко интересуются тем, что было. Ты что, не оставил себе памятного письма в «Ренессансе»?

— Для гадалки ты задаешь слишком много вопросов. Давай делай свою работу. Или возвращай деньги.

Обиженно сопя, она тянется ко мне рукой в контактной перчатке. От перчатки пахнет сыростью и землей.

— Погадаю, не прогадаешь, все, что было, узнаешь… Я буду считать до трех… Раз, два…

Она прикладывает указательный палец к моему зеркальному лбу — примерно в том месте, где у всех нормальных людей расположен социо- слот, — и замирает, выпучив глаза, как креветка.

внимание! возможно, система подвергается угрозе

— Так, еще раз… Я что-то не вижу твоего прошлого…

…ошибка протокола 067_3605…

— …Ты расслабься, планетарничек, не зажимайся… Тут важно расслабиться, — она торопливо лапает мой лоб в разных местах. — Давай я тебе песню спою…. Спит косуля, спит баран, у-у-у… Спит овца и спит варан, у-у-у…

если эта ошибка будет повторяться, приложение будет закрыто…

— …Снится темная вода, у-у-у… Снится горькая беда, у-у-у… Вот так, хорошо, сейчас я посчитаю до трех… На счет «три» мы с тобой все-все узнаем… Раз, два… три! Ну вот, я вижу… У тебя нет прошлого. И нет настоящего. Эй, да ты вообще не живешь….

Ведьма резко отдергивает руку и трясет ею в воздухе, словно обжегшись о мою маску.

— Кто он?! — взвизгивает она мне в лицо, потом неестественно выворачивает шею и кричит в пустоту позади себя: — Он не планетарник! Его не было, его нет! Кто он такой?…

Эта ведьма совсем не в себе. Зря я пошел за ней…

— …Убери руки! Отпусти меня, сволочь!

Она принимается дергаться и метаться по одеялу, отбиваясь от невидимых бесов. Потом срывает с себя бюстгальтер, вскрикивает и валится на спину. Тоненько и тихо скулит:

— Он — тот, кого мы ждем. Тот, кого мы ждем. Тот, кого мы жде-е-ем…

Я хочу, я очень хотел бы встать и уйти, но почему-то не чувствую

ног.

Я ползу, медленно ползу на руках, волоча по грязному одеялу онемевшие ноги.

вероятно, вы пытаетесь сделать что-то не совсем верное

Гадалка хрипло, булькающе вздыхает, точно втягивает в легкие воду, и говорит:

— Он воскрес.

…вы хотите выйти из спящего режима?

да нет

эф: какого черта я в спящем режиме?!

некорректный запрос…

Я умер и воскрес, повинуясь четкому плану.

Автописъмо

Я умер и воскрес, повинуясь четкому плану. Повинуясь моему другу Крэкеру.

Он сотворил для меня это чудо — и чудо обошлось ему дорого. Но он сумел. Он заставил их увидеть огонь. И исправляемых, и сотрудников, даже Эфа — всех домочадцев.

Всех, кроме меня. Я был единственным, кто не мог наблюдать за собственной постановочной смертью.

В условленный час я спустился на Доступную Террасу, оставив на кровати открытым на последней странице «дневник самоубийцы». Я подумал еще, что это опасно и глупо, что у Крэкера ничего не получится, а вот дневник мой, пока меня нету в спальне, найдут, и тогда уж мне точно не избежать одиночки в Спецкорпусе…

…У него получилось. Он заблокировал у них у всех первый слой, подменив его фантомом, правдоподобной галлюцинацией из второго.

Пока они стояли, незряче уставившись в пол, разевая рты, давясь и постанывая, будто пытались крикнуть во сне, пока они смотрели десятиминутный ролик о том, как меня поглощает адское пламя на Доступной Террасе, я действовал по инструкции Крэкера, не рассуждая и не задумываясь, четко, как робот. Нанес удар в лобную кость, аккуратно по центру лопаточкой для рыхления песка, такая висела рядом с каждым террариумом пустынных питомцев. Стянул с Эфа маску. Раскрыл его «болтуна». Нашел внутри цереброн — он отличался от той кривой за— каляки, которую изобразил Лис на схеме, но все же был узнаваем, — и извлек две церебральные линзы. Они были маленькие, теплые, скользкие, как кусочки издохшей на солнце медузы. Одну я вставил в левый глаз, а другую — в правый, как было на схеме… Они ослепили меня, оглушили — и я провалился. В гудящую, стоголосую, мерцающую, пузырящуюся, как кипящее масло в котле, глубину.

Там, в глубине, точно притаившийся паук в паутине, сидел мой друг Крэкер. У него было четыре руки и четыре ноги, и этими своими четырьмя тонкими, суставчатыми руками он подхватил меня, хрипящего, тонущего, прижал к груди и крикнул: