– Постойте, а как же вас зовут?

– Иваном!

– Ах, Боже мой, ведь моя старая няня всегда говорила, что я выйду за Ивана, только за Ивана, и притом за вдовца, – а эти все не настоящие! Вы знаете, когда я вас увидела год назад, я все старалась узнать, кто вы, я заметила кольцо и не знала, женаты ли вы. Я даже отказала многим, говорила, что буду ждать вас хотя еще год – и вот: как раз год, и вы пришли!

…После этого мы стали видеться уже почти каждый день. Бывали минуты, когда все прошлое вновь ставало передо мною и являлось волновать мою душу. На коленях перед нею я заливался слезами, а она, обдавая меня небесным светом своих лучезарных очей, повторяла:

– Плачь, мой Заинька, плачь, так тебе будет легче! Я понимаю, понимаю все. А мне весело на душе, так как я знаю, что ты мой и ни кто тебя от меня не отнимет!

Однажды я застал ее в слезах…

– Смотри, какое гадкое письмо! Теперь и ты, наверное, от меня откажешься.

За эти дни Аля успела посвятить меня в ее семейные дела: ее отец, уроженец Бежецкого уезда Тверской губернии, в ранней молодости женился на молоденькой красавице Ульяне и бежал с нею в Питер, спасаясь от помещика, сын которого сам влюбился в прелестную крестьяночку. Мало-помалу он разжился, нажил несколько домов на Фурштатской, Сергиевской и на Бассейной, приобрел кирпичный завод на Неве и завел крупную торговлю сеном в родном уезде. Сам он, развитой и начитанный, ходил вольнослушателем в университет и водился с представителями лучших богатых семей – помещиков Хилковых, Забела, Радзивиллов, с которыми сошелся по поставке сена. Брат Ульяны, начавший службу простым моряком, отличился в севастопольской кампании и кончил адмиралом. В семье Захаровых маленькая Аля среди красивых братьев и сестер выделялась необыкновенной красотой и тонкой, благородной душою.

Большую роль в ее жизни играла сестра Захарова, Мария, вдова богатого московского купца Кузнецова, который оставил ей огромное состояние. Она постоянно брала ее к себе, возила не только в Москву и за границу, но даже в Америку, о которой у Алечки хранились яркие воспоминания. С нею она постоянно бывала в семье графа Стенбока, удивительно благородного и добрейшей души человека, полковника кавалергардов, который, приезжая из лагеря к себе в Ропшу, часто забавлялся с толпой детей, которых Алечка переодевала и раскрашивала индейцами по своему американскому опыту. Кузнецова постоянно баловала ее богатыми подарками и обещала оставить ей свое наследство. В Москве она познакомила ее с блестящим немецким офицером, бароном фон Вальценом, которого прочила ей в женихи. У Алечки в это время было много прекрасных молодых людей, которые жаждали возможности предложить ей руку и сердце. Все ей нравились, все подходили ей по положению, но, даже увлекаясь, она не могла полюбить ни одного из них, тем менее этого немца.

Как только она встретилась со мною, она написала тете восторженное письмо. Каково же было ее огорчение, когда она получила сухой и жесткий ответ, где тетка писала ей, что раз она устроила свою жизнь, не посоветовавшись с нею, то и в дальнейшем не должна рассчитывать на какую-либо помощь, ни на обещанное наследство. Вскоре Кузнецова сама вышла замуж за этого авантюриста и уехала с ним в Германию.

– А ты думала, что я когда-нибудь рассчитывал на твои средства? На кусок хлеба хватит у нас пока что, а Господь пошлет остальное.

Напротив, я рад, что ты будешь любить меня еще крепче, я счастлив уже тем, ты хочешь быть моею.

– Но ведь я и так люблю тебя всеми силами моей души! Однажды мне случилось зайти к моей доброй тете Аде, которая давно уже овдовела и жила лишь своими детьми. Так как времени у меня было мало – я пробирался к моей Але, – я сидел недолго.

– Милый Ванечка, – сказала мне тетя, – ты ведь знаешь, после моих Коки и Зои я люблю тебя больше всех. Мне больно, что ты все еще тоскуешь. Но не печалься, твое счастье за дверями.

Я улыбнулся и полетел к моей Але.

– Одевайся скорее и едем к моей тете! Пора нам начать знако миться с родными, а она отзывчивее всех и поймет тебя и меня.

Через полчаса мы уже звонили у ее дверей. Вышла Зоя.

– Ах, Ванечка! Наверное, забыл что-нибудь?

– Не забыл, а нашел! Только что твоя мама сказала мне: «Твое счастье за дверями», – так оно и есть, вот оно, мое счастье!

За полурастворенной дверью стояла моя Аля… Стоило взглянуть на Зою в эту минуту. Лицо ее все вспыхнуло, глаза крутились от изумления.

– Постой, я предупрежу маму!

Впечатление, произведенное этой неожиданностью, было невероятное.

– Ах, Ваня, – говорила тетя Адя, – ты всегда поражаешь сво ими неожиданностями… Но в этот раз!.. И где ты подцепил такую королеву? Я даже глазам не верю!

Аля через минуту болтала, как родная. Рядом со мною она чувствовала себя счастливой и уверенной и радостно отвечала на все вопросы, временами поглядывая на меня, как бы ожидая моего одобрения.

– Я и сама не знаю, как это случилось! Мне кажется, что я уже любила его до встречи…

– И я сразу увидел в ней что-то родное, близкое…

– А ведь правда, как она похожа на твою маму! Ну вот, берегите его, у него сердце нежное, любящее, и вы так подходите друг к другу!

Через полчаса мы ушли и побежали домой, весело обмениваясь впечатлениями.

После этого мы решились отправиться к папе. Он устроил так, что мачехи не было дома; сам вышел навстречу, вынес ей маленькое евангелие. Уселся с Алей на оттоманку, и в уютном сердечном разговоре мы забыли и время, и место.

– Какой твой папа прелестный, – говорила Аля, когда мы вы шли, – я положительно в него влюбилась.

К брату Мише мы пробрались через несколько дней. И сестра моя Махочка, и его жена были поражены слишком быстрым ходом вещей, смотрели на меня с негодованием и не могли понять, что Аля спасла меня от отчаяния, и, если б не ее неожиданная помощь, я погиб бы от невыносимого одиночества. Мой добрый Мишуша понимал это, но в присутствии жены не мог проявить обычной задушевности.

Когда мы, наконец, посетили их, в минуту общего разговора вошла Махочка, которая только что была у папы.

– Ну, что сказал папа?

Махочка взглянула на Алю, которая, углубившись в разговор с молоденькой племянницей, не замечала прочих.

– Папа сказал, что она изумительная красавица и немудрено, что Ваня потерял голову. Кроме того, он сказал, что она – живой портрет мамочки.

Лед растаял. Через несколько минут милый Мишуша уже осыпал мою Алю своими шутками и прибаутками, которые делали его таким приятным в домашней обстановке.

– Теперь я уже и в него влюбилась, – говорила мне потом Аля, – и в твою сестру. Какие они все чудные!

После этого мы стали бывать у них постоянно. С прочими братьями мы сошлись уже позднее. А затем Аля повезла меня к своим, которые жили на квартире в Главном почтамте.