А потом началась война с Японией. Мы не знаем, чем занимался человек со множеством имен, но Определением ВК ВС СССР от 10 сентября 1945 года он был осужден Особым совещанием при НКВД СССР «за злоупотребление служебным положением» на 8 лет 9 месяцев лишения свободы, и 29 декабря 1945 года Роман Ким вышел на свободу, а вскоре был награжден медалью «За победу над Японией».

Прошло несколько лет, и в 1951 году сначала в советской, а потом и в мировой детективной литературе возник писатель Роман Ким. В самый разгар Корейской войны в пятом номере журнала «Новый мир» вышла его повесть «Тетрадь, найденная в Сунчоне», написанная в форме отчета японского разведчика. Мы обязательно к ней еще вернемся — ее текст полон загадок! Уже в 1952 году книга вышла в Японии под названием «Командиры, совершившие сэппуку, живы» и с фотографией дворцовой площади на обложке — эпиграф этой главы как раз из той книги.

В 1954 году в журнале «Октябрь» с продолжением печаталась повесть «Девушка из Хиросимы». В 1956-м под этим названием и в едином переплете в издательстве «Молодая гвардия» вышел первый сборник его произведений. Сборники издавались еще не раз. В них включали всё новые и новые произведения «маститого советского автора приключенческой прозы»: «Агент особого назначения» и «Кобра под подушкой», «По прочтении сжечь», «Кто украл Пуннакана?», «Школа призраков», «Дело об убийстве Шерлока Холмса».

На протяжении нескольких лет Роман Николаевич с увлечением изучал мировую детективную прозу, пытаясь постичь законы жанра, его продвижения на рынке, сопряженность с пропагандой в условиях глобальной «холодной войны» и вне их, понять сам смысл его существования и вкладывая свои мысли в уста героев своих повестей: «Я думаю о продукции писак типа Флеминга и Ааронза… Их описания злодеяний красных шпионов организованно проталкиваются на книжные рынки Европы, Латинской Америки, Азии, Ближнего и Среднего Востока, Африки. И миллионы читателей всех возрастов зачитываются этими книжками. Они написаны так, что от них трудно оторваться. В сознании читателей постепенно закрепляются образы разведчиков из стран “железного занавеса”, растет уверенность, что все описанное в увлекательных книжках — правда, и страны коммунистического лагеря в самом деле засылают во все части света убийц, таких, как доктор Но, Грант, полковник Васильев… И читатели многих стран исподволь начинают верить в мифическую экспансию красных правительств. Шпионский детектив — очень действенное оружие в психологической войне, сфера его влияния и сила воздействия поистине огромны. Мне непонятно одно: почему советские детективные писатели не отвечают Флемингу и его коллегам? Почему уступают без боя книжные рынки зарубежных стран? Ведь советским авторам не надо придумывать похождений выдуманных шпионов. Они могут рассказывать о реальных “подвигах” американских и английских разведчиков — о “полосатом заговоре” в Сирии, о махинациях Кохрена, Камминга и Аллисона в Индонезии, Доновена в Таиланде, Бэйрда на Цейлоне, Кеннона в Японии, Тимберлейка в Конго, Пьюрифоя в Гватемале и так далее. Советским авторам не надо высасывать факты из пальца, как это приходится делать авторам англо-американских шпионских боевиков».

Зная биографию автора, фразу «ведь советским авторам не надо придумывать похождений выдуманных шпионов» понимаешь совершенно не в том ключе, в котором продолжает развивать ее Ким. Кажется, не о подвигах западных шпионов хочет сказать автор, а о своих подвигах, о своих разведчиках… Хочет, но не может. Да и про иностранных не очень получалось. По свидетельству кропотливого и внимательного исследователя Ивана Просветова, тщательно изучившего документы Кима в целом ряде архивов и посвятившего ему интереснейшую документальную повесть под названием «Крестный отец Штирлица», Ким очень хотел написать о японской разведывательной школе в Накано. Не дали. Затребовали обличение сотрудничества Запада с террористами, и на свет появилась бейрутская «Школа призраков», в которой, правда, все равно очень много дальневосточных мотивов. Повесть и начинается-то вынесенным в эпиграф переводом слова «ниндзюцу» из японского словаря Кацуматы. Многие фразы выглядят как завуалированные попытки рассказать о себе («…великолепно знает японский, учился в Токио, в университете Кэйо, обладает незаурядными лингвистическими способностями, светлая голова…») и о том, почему и как он пишет («пусть твои писания больше напоминают беллетристические фрагменты, чем деловые доклады»). Это характерно и для других его произведений, и это повод для того, чтобы задуматься над тем, насколько они документальны вообще, а значит, и над тем, где он был и что видел.

О жизни Романа Николаевича Кима после 1945 года мы знаем меньше, чем о его довоенных приключениях. Говорят, он работал в Советском обществе дружбы с зарубежными странами, где, естественно, в сфере его интересов была Япония. Удивительно, непостижимо много — для реалий тех лет — путешествовал по миру. Бывал в США, Франции, даже в Эритрее. Как выпускали его во времена «железного занавеса»? Загадка.

Он был очень необычным человеком. Трудно отделаться от мысли, что он-то и был настоящим ниндзя, но только не в традиционном нашем представлении — в черном облегающем костюме и со средневековыми орудиями убийства в руках, а в понимании ниндзюцу как высшей формы организации перевоплощения и шпионажа. В том понимании, в каком он сам употреблял это слово, используя перевод из словаря Кацумата: «ниндзюцу — искусство быть невидимым», то есть неотличимым от среды. И Роман Ким всегда выглядел как один из тех, среди кого жил, — будь он японским школьником в элитарном колледже, корейцем-чекистом на советском Дальнем Востоке, внедренным ОГПУ японцем среди японской агентуры в Москве или опытным японоведом с туманным прошлым для коллег из Института востоковедения.

Он не успел, не смог никому рассказать правду о своей жизни (скончался Роман Николаевич Ким 14 мая 1967 года в Москве), и восстанавливать его биографию приходится нам, читателям. Это, я вам скажу, захватывающее занятие, ведь самый лучший детектив, который написал «ниндзя с Лубянки», — его собственная жизнь.

Итак, 13 сентября 1906 года, через год после окончания Русско-японской войны, маленького Рому Кима привезли в Японию. Везли, скорее всего, либо японским пароходом, либо рейсом русского «Доброфлота» Владивосток — Цуруга. Мы помним этот путь по истории Василия Ощепкова, и неудивительно: почти все наши соотечественники тех времен добирались в Токио именно так, следуя дальше от Цуруги на поезде до Токио. Привычный сегодня путешественникам Токийский вокзал (Токио эки) существовал только в помине — его строительство лишь началось в 1908 году. До этого времени поезда, приходящие в Восточную столицу с северо-востока, имели конечной станцией назначения Уэно, а с юго-запада — станцию Симбаси. Туда — на Симбаси — прибывали и рейсы из Осаки, Киото и лежащей в стороне от Киото Цуруги.

Симбаси — одна из старейших станций токийского участка японской железной дороги (на четыре месяца старше только расположенная еще южнее станция Синагава), она открылась для пассажиров 10 октября 1872 года. В память о том, что когда-то отсюда начиналась первая японская железная дорога, связавшая Токио с юго-западными префектурами, с одной стороны станции Симбаси стоит колесная пара, а с другой — хорошо известный всем токийцам паровоз, иногда издающий призывные, будоражащие кровь, гудки. Около него удобно назначать встречи, если вы не хотите рискнуть потеряться в бурлящем центре Токио. На площади перед паровозом едва ли не каждый день проводятся какие-нибудь ярмарки и выставки-продажи: от старых книг и журналов до редких сортов сакэ и закусок к нему (последние — чаще). А рядом проходит улица, забытое название которой могло бы напомнить о находившихся здесь в раннюю железнодорожную старину зданиях, построенных из красного кирпича, — Акарэнго. Вот сюда-то, скорее всего, и привезли маленького Кима, когда его отец решил, что «единственная возможность узнать Японию — страну-противника — это получить там образование».