Я обернулся, ища вспышки, но их теперь тоже не было. Все это происходило за много лет до того, как впервые заговорили о летающих тарелках. Что бы это ни было, оно очень напоминало именно то, что позже стали так называть.

Я чувствовал себя ужасно одиноким, и это ощущение оторванности от мира усиливалось с каждым новым появлением призрачной «земли», которой на самом деле не было. Находясь в воздухе седьмой час, я увидел очередную землю, и она не исчезла ни через пять, ни через десять минут. Я все еще сомневался в ее реальности, пока отчетливо не увидел реку, извивавшуюся мне навстречу по темной равнине. Впереди возвышался одинокий холм, а за ним черной угрюмой массой громоздилась горная гряда. Над ней тяжелые облака скрывали заходящее солнце.

Это была Австралия. К югу от меня простирался большой залив, на отдаленной глади которого виднелись пять кораблей. Я повернул и полетел через залив. Пять военных кораблей Ее Величества стояли на якоре, я прочитал названия двух из них: «Австралия» и «Канберра». Один из пяти кораблей оказался авианосцем, и я уже предвкушал, что найду здесь пристанище. Впрочем, вряд ли: все корабли выглядели холодными и безжизненными. Придется мне все же лететь в Сидней.

Я пролетел над берегом — над искусственными волноломами, над кирпичными домиками под черепичными крышами и скромной группой чахлых деревьев, единственных в этой унылой коричневой пустыне. Никаких признаков жизни, ни одного дымка над крышей. Может быть, весь мир погиб, пока я летал? Если кто-то все же выжил, то это должен быть вахтенный на одном из кораблей. Я развернулся и сел на воду у борта «Австралии». Тяжелый корпус нависал надо мной, покрытое барашками море медленно относило мой гидроплан.

Ни звука, только мерное чоп-чоп-чоп от бьющих в поплавки волн. И что меня понесло в это скопление высокомерных морских монстров? Я встал на край кабины и принялся сигналить носовым платком соседней «Канберре». Немедленно с мостика мне ответили вспышками, и вскоре от борта корабля отчалила моторная лодка. Я перестал сигналить и стоял, выжидая.

— Далеко ли до Сиднея?

— Восемьдесят миль.

Я с отвращением представил себе Сидней, толпы людей, но что делать мне надо было именно туда. Лодка была полна матросов, все они выглядели свежими и жизнерадостными — явный контраст с моим видом. Надо мне скорее уходить отсюда. Я попросил отбуксировать меня под защиту волноломов, и один из матросов ловко бросил мне буксирный конец. Я вылез на поплавок, чтобы запустить пропеллер, и увидел на капоте полосу липкой черной сажи — последствие фокусов моего мотора. Хватит ли у него сил для дальнейшего полета? Ответ я получил быстро: как только самолет двинулся вперед, прыгая на крутой зыби, стало ясно, что в воздух ему не подняться, а значит, без помощи мне не обойтись. Лодка подошла снова.

— Мы отведем вас к «Альбатросу», — предложил офицер.

Я закрепил трос, и меня отбуксировали к авианосцу. Там я причалился к канату, свисавшему с конца длинной реи. Затем, не без сожаления, я выпустил своих голубей. Они радостно взмыли вверх и устремились в сторону Сиднея. Мне спустили штормтрап, я ухватился за него и полез вверх, причем ноги мои то и дело оказывались выше головы. В конце концов добрался до палубы, где меня ожидала командирского вида фигура, вся в золоте нашивок.

— Доктор Ливингстон, предполагаю? — Капитан пронзил меня взглядом. Как бы то ни было, вы умудрились отыскать единственный авианосец во всем Южном полушарии. Пойдемте в мою каюту. — Я чувствовал себя как новичок перед учителем. — Я приветствовал вас фразой «Доктор Ливингстон, предполагаю?», не так ли? Конечно же я хотел сказать «Доктор Ливингстон, полагаю?»

Капитан Фикс Королевских австралийских военно-морских сил оказался превосходным хозяином. Он предложил мне виски с содовой и вообще делал все, чтобы я ощущал себя на корабле долгожданным и дорогим гостем. Но, несмотря на это, я чувствовал какую-то потерянность, непреодолимую оторванность от людей, будто меня изолировали от всех пропастью одиночества.

Я достиг своей великой цели, перелетел в одиночку Тасманово море, с помощью своей собственной системы навигации нашел острова в пустынном море. Моя система основывалась на точных астрономических измерениях я был и пилотом, и штурманом одновременно, — никто не летал так прежде, и не исключено, что и не смог бы в подобных условиях. Я не знал еще тогда, что каждый раз, добившись чего-то значительного, буду страдать от глубокой депрессии. И не понял еще, что радость жизни определяется действием, попыткой, усилием, а не успехом.

Командир эскадрона австралийских военно-воздушных сил предложил поднять мой гидросамолет на борт «Альбатроса». Я попросил разрешения самому подцепить подъемные стропы крюком лебедки. Тем временем уже стемнело. Дуговая лампа бросала яркий свет вверх, а самолет внизу был едва освещен. Я взобрался на капот и стоял там, балансируя и пытаясь поймать увесистый крюк, который мне спустили с бортовой лебедки. Крюк был просто огромным, к тому же он был снабжен большой железной скобой. Вероятно, скоба помогала при манипулировании лодкой, мне же она только добавляла трудностей. Надо было одной рукой подлезть под скобу и схватить крюк, а другой дотянуться до двух железных строп и, удерживая их в натянутом состоянии, захватить крюком. Крюк же был таким тяжелым, что я не мог поднять его на вытянутой руке. Гидроплан ходил ходуном. Слегка двигался и авианосец, но и этого было достаточно, чтобы вырвать у меня крюк, как я ни старался удержать его. Наконец мне удалось подвести крюк под натянутые стропы, но тут то ли самолет упал с очередной волны, то ли авианосец качнулся, в результате крюк дернулся и поднял самолет, а пальцы мои зажало между крюком и стропом. Я закричал — боль была адской — и тут же устыдился своей слабости. Но как иначе было подать сигнал стоящему на лебедке? Крюк опустился, натяжение ослабло, я сел на капот и прислонился спиной к топливному баку, не решаясь взглянуть на руку. Крюк раскачивался надо мной, подобно огромному маятнику. «Что ж, — думал я, сам вызвался — надо продолжать». Я обхватил крюк ладонью поврежденной правой руки, удерживая стропы большим пальцем левой. Все получилось как-то удивительно просто.

— Поднимай! — крикнул я.

Вода провалилась вниз, самолет закачался над бортом и затем мягко опустился на подставки.

— Не поможете ли вы мне спуститься, — попросил я стоявшего рядом матроса. — Я сейчас упаду в обморок.

Очнулся я в судовом госпитале. Рука сильно пострадала, но лишился я только кончика одного пальца. Хирург удалил расплющенную фалангу и зашил рану. Я стал гостем офицерской кают-компании и лично капитана Фикса, и мне трудно припомнить более теплый прием. Я словно попал в первоклассный клуб, особую атмосферу которого дополняло несравненное обаяние морской жизни.

Австралийские военные моряки доставили меня в Сидней, где мне предстояло организовать вторую половину своего кругосветного воздушного путешествия. «Джипси Мот», став гидропланом, могла теперь лететь без остановки только 600 миль, значит, надо было так разработать маршрут, чтобы через каждые 500 миль иметь надежную реку или бухту и место, где ставить гидроплан на ночь. Кроме того, кто-то в этих местах должен понимать мою речь или хотя бы жесты и, наконец, мне нужно там заправляться.