– Слышишь? На радио наша песня!

Речь шла про тот хит 80-х Майкла Сембелло, в котором он всю песню повторяет, что его знакомая – маньяк. Так у нас появилась новая инсайдерская шутка – предлагать друг другу максимально изощренные и непотребные кандидатуры на звание «нашей песни». Как-то вечером мы сидели и слушали музыку, и Ева предложила новый вариант – «Shut Up» группы The Monks.

Мы часто и подолгу проводили время с близняшкой Евы, Лилой, с которой сама Ева созванивалась, наверное, каждые пару часов. Меня поистине поражала степень их близости. Как-то раз в отсутствие Лилы я спросил Еву, не был ли причиной тот факт, что близнецы часто знают друг о друге буквально все.

– Ведь почти вся твоя жизнь проходила на ее глазах, – сказал я. – Люди крайне редко становятся свидетелями даже десятой части событий из жизни окружающих. Даже если бы в обществе было принято открыто делиться всеми моментами своей жизни, мы все равно бы не узнали друг друга настолько хорошо, как знают близнецы.

– Ну, я даже представить себе не могу, каково это – не иметь сестры-близняшки, – ответила Ева. – Мне кажется, без нее я бы тут же сошла с ума. Вот как ты умудряешься жить без второго себя, без человека, рожденного во всем тебя понимать – это вопрос.

– Я просто еще в детстве смирился с тем, что меня вообще никто не поймет по-настоящему, – ответил я.

– Я тебя понимаю, – возразила Ева, глядя на меня с теплотой и гордостью за то, что она единственная способна меня понять.

– А я, мне кажется, понимаю тебя, – ответил я. – По крайней мере, хоть в чем-то. Но хочу понимать еще лучше.

Ева улыбнулась, но я явственно почувствовал, что она колеблется.

– Ведь мы уже год как вместе, а ты мне еще столько всего не рассказала о своем прошлом. Например, я ничего не знаю о твоих бывших…

Ева рассмеялась и зарделась.

– Ой, поверь, тебе не нужно ничего об этом знать. Нет там ничего интересного – скукота одна, – сказала она.

– Вовсе не скукота! – возразил я. – Я бы с большим интересом поглядел хоть на что-то скучное из связанного с тобой.

Ева уже не смеялась.

– Это правда скучно, – упорно повторяла она, пока я наконец не отстал.

Однажды вечером мы смотрели фильм, в котором Натали Вуд разносила в пух и прах Роберта Редфорда и говорила о том, как она его ненавидит. А потом он заткнул ей рот поцелуем, и она самозабвенно упала в его объятия.

– Если бы меня попыталась поцеловать девушка, которой я только что говорил о ненависти, я был бы в ужасе, – проворчал я, ставя фильм на паузу. – Вот если бы мне девушка сказала, что ненавидит меня, я бы даже и думать не стал о том, чтобы поцеловать ее! Я бы просто ушел! Это же просто неуважение, он, по сути, счел, что она лжет. И я бы не связал свой жизнь с человеком, который говорит вещи, не являющиеся правдой, просто из раздражения.

Ева вздохнула:

– Да ладно тебе, она же совершенно явно его любит. Просто он точно знает, чего ей хочется – ему не надо ее об этом спрашивать.

– Как по мне, так в этом нет абсолютно ничего романтичного.

– Я знаю, – ответила Ева. – Ты тоже романтик, но по-своему, – она ласково взъерошила мои волосы. – Таких романтиков, как ты, в кино не бывает.

В космосе никто не услышит твоей лжи

Однажды позвонил мой друг Сидни и сделал мне одно сумасшедшее предложение. Надо сказать, что Сидни был одним из немногих по-настоящему ценивших меня знакомых по колледжу. Он играл в футбольной команде, был высок, широкоплеч и хорош собой и мог, в принципе, при желании сойти за нормального человека. У него это настолько хорошо получалось, что он даже умудрился пробиться на работу в одну студию в Лос-Анджелесе – он занимался ремейками старых фильмов из архивов студии. По его словам, это означало, что он имел право нанять меня, чтобы я переписал сценарий одного хоррора 1930-х годов. Это был мой золотой билет.

Вскоре после того, как я начал работу над сценарием, он сообщил, что его сняли с проекта, и что ему на смену пришел более опытный продюсер из Нью-Йорка, и что мне стоило с ним встретиться. Погуглив имя этого человека, я выяснил, что смотрел несколько фильмов, над которыми он работал. Причем мне эти фильмы не нравились, но зато они нравились всем остальным. Войдя в кабинет, на который мне указали в приемной его офиса, я ощутимо удивился: передо мной оказался весьма молодо выглядевший для своих сорока лет атлетично сложенный мужчина с торчащими светлыми волосами, больше всего смахивавший на серфера. Он долго хвастался своими карьерными достижениями и тем, как бросил школу и ушел работать на киностудию. Он называл себя «вундеркиндом». Я все никак не мог взять в толк, зачем ему так сильно понадобилось произвести на меня впечатление, но предполагал, что он вел себя так по причине чувства неловкости за то, что занял место моего друга. А может, мой возраст (мне было тогда двадцать четыре) заставил его почувствовать себя старым, вследствие чего он захотел показать мне, что добился успеха, когда был еще младше меня. Или же он просто вел себя так со всеми, и вот этот вариант расстраивал меня больше прочих. Как это, должно быть, бесконечно мучительно и больно – стремиться произвести впечатление на всех окружающих без исключения!

Он рассказал мне о его первой неделе в Голливуде и о совещании маркетологов по поводу фильма «Чужой».

– И вот сижу я, не окончивший школу, в зале для совещаний на бульваре Сансет и слушаю идеи собравшихся на тему подходящей надписи для постера. Все предлагают всякую банальщину на тему криков и космоса, и тут кто-то решил совместить и сказал что-то про крики в космосе. Тут нас услышала жена продюсера и давай над нами измываться, дескать, в космосе невозможно закричать, идиоты – там нет воздуха, а значит, и звука нет, – сидевший напротив меня продюсер-серфер взял драматическую паузу, явно наслаждаясь собой, а затем предсказуемо пояснил, что вот так он, подросток, в первую же неделю на работе написал слоган для «Чужого» – «В космосе никто не услышит твоего крика!»

– Погодите, – сказал я. – А откуда там взялась жена продюсера? Как она могла подслушать происходившее в конференц-зале? Там дверь была распахнута, что ли? Она что, стояла под дверью и слушала, выжидая удобного момента, чтобы вломиться и всех устыдить? А до этого момент, получается, никто даже не задумался о том, что в открытом космосе нет звука? Сколько вообще было человек в этом зале?

Продюсер ошарашенно покачался на своем кресле. В принципе, удивляться было нечему – Голливуд был известен своими лжецами. Но я честно пытался мыслить позитивно и думал о том, что, быть может, ложь помогла этому человеку выжить в жестоких реалиях киноиндустрии и выбиться в люди. Так что я быстро сменил тему на более приятную.

– А знаете, я ведь погуглил вас перед этой встречей, – поведал я. – Оказалось, что многим моим друзьям и знакомым очень нравятся ваши фильмы.

– Правда? – ответил он. – Отрадно слышать.

– Лично мне они не очень понравились, – добавил я, – но я все равно верю, что мы отлично сработаемся.