— Хрен с ним, плесни. Повеселеет — приятней на его портрет смотреть будет.

И забулькала в пиво Виктору, и в начатое, и в нетронутое, та самая беленькая, о которой подумалось ему с сожалением, когда он шел сюда, в это заведение, и он, будто вконец опустившийся пьяница, которому наплевать на все унижения — лишь бы выпить, поприветствовав кружкой с новым напитком под древним названием «ерш» своих случайных собутыльников, приложился к ней. И выцедив начатую кружку, он принялся за другую, напрочь забыв о сосисках с гречневой кашей, и поскольку пил он ерш, напиток быстродействующий и оглушительный, да был ко всему тому не очень тренированным в этом деле, то через какие-нибудь десять минут уже опьянел.

Он опьянел — и ему захотелось говорить.

— Нет, а?! — сказал он, не особо-то обращаясь к стоящим рядом парням, но, в общем-то, конечно, к ним обращаясь, к кому еще. — В родительском доме переночевать нельзя. Видали такое? Яйцо тыщ десять стоит, а за него — двадцать копеек! А?! Недурно?

— Иди, не возникай! — сказал тот из парней, что был, видимо, главным, со смоляными усами. — Дали халкнуть — молчи, пока не спросили!

— Чего «не возникай», чего «молчи»! — вспетушился теперь Виктор. — Знал бы, о чем я! «Курочку рябу», сказку, знаешь? Читал в детстве?

— Слушай, чмо! — Светлоусый со стуком поставил свою кружку на стол. — Тебе водяры для чего наливали? Чтоб ты боталом своим звенел?

— А за «чмо», знаешь, что я с тобой сделаю? — наконец, обидевшись, угрожающе возвысил голос Виктор, протянул руку через стол и схватил парня за отвороты его «вареной» куртки. — Ты меня что, купил за свою водяру?

И не миновать бы ему быстрой, жестокой драки, не уйти из этой пивной без подбитых глаз, а то и сломанного носа, но смолоусый, мигом облетев столик, втиснулся между ним и своим приятелем, отодрал их друг от друга и развел в стороны.

— Не надо, не надо, помиритесь, братки! — говорил он при этом невероятно ласково и миролюбиво. — По-христиански надо, по-доброму! — И, когда развел в стороны, спросил Виктора с вкрадчивой настороженностью: — Ну-ка, ну-ка, расскажи! Чего там курочка ряба? Это которая золотые яйца несла?

— Ну! — Пьяному сознанию Виктора было лестно внимание к его словам. — В дом к бате с матерью войти не смог — все охраняют. Нет, это где кто видел, а? В дом к бате с матерью! Отпуск у меня на фиг полетел! Иди, говорят! И за каждое — двадцать копеек. А оно — тыщи! Тыщи! Понимаешь?

— Понимаю, понимаю, — с особой, увещевающей ласковостью, сказал парень. — А где они у тебя живут, батя с матерью?

Виктор отстранился от него. Отступил даже на шаг назад. И на лице его появилась хитрая улыбка.

— Э-э! — помахал он указательным пальцем. — Чего хочешь! Так я тебе и сказал! Государственная тайна, понимаешь?

Из пивной он вышел вместе с парнями. Дорожная его сумка висела на плече смолоусого. Другой, со светлыми усами, называвший Виктора «чмо», обнимал его за плечи и подпевал ему: «Родительский дом, начало начал, ты в жизни моей надежный причал…» Смолоусый, отойдя от пивной на десяток шагов, приотстал, открыл сумку Виктора и стал копаться в ней. То, что он искал, оказалось паспортом. Он посмотрел на первую страницу паспорта, на вторую и, достав из кармана своей варенки ручку с огрызком бумаги, что-то записал на этом огрызке.

А следом за тем паспорт исчез обратно в сумке, и молния сумки взжикнула, закрываясь.

— Ой, Витя, Витя! — сказал смолоусый, догоняя Виктора со своим приятелем и тоже кладя Виктору руку на плечо. — Кошелкин ты мой. Ты в отпуск-то в этот самый ездил?.. — и назвал город, который был указан в паспорте Виктора как место его рождения.

Виктор остановился и освободился от рук парней у себя на плечах.

— Откуда знаешь?

— Так сам же ты и говорил!

— Когда?

— Да в баре.

Виктор повспоминал, покачиваясь. Но ничего он не мог вспомнить.

— А фамилию откуда знаешь?

— Ну, у тебя же с отцом одна фамилия?!

— Одна! Конечно!

— Так сам же ты все еще говорил: к бате, к Кошелкину!

— Вот так, да? — помолчав, с недоумением пробормотал Виктор. Не мог он ничего вспомнить. Зачем ему было говорить так… Странно. — Ну-к дай сюда! — чтобы хоть как-то утвердить себя, протянул он руку к своей сумке. — Дай мне. Моя!

— Твоя, кто спорит, — протянул ему смолоусый его сумку.

— Все! Аривидерчи! — почему-то по-итальянски попрощался Виктор. И вскинул запрещающе вверх руки: — Не идти со мной! Сам! — И теперь добавил по-французски: — Оревуар!

— Гудбай, корешок! — сказал ему смолоусый. — Гудбай, иди гуляй!

Ну вот и все: соскочила жизнь Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем с наладившейся было колеи. Не знали они о том и не ведали, а она уже соскочила, покатила по ямам да кочкам…

В пятом магазине снова давали по талонам колбасу и сахар. Видимо, у директора пятого магазина были свои, особые связи, и ему для плана присылали то, чего в других магазинах не объявлялось месяцами. Слухи, как водится, распространялись быстрее света, и, когда Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем прибежали к магазину, хвосты очередей вылезали из входных дверей на крыльцо.

— Ай, беда! — всплеснула в сердцах руками Марья Трофимовна, увидев эти хвосты. И не преминула укорить своего старого: — Ходил бы вот на разведку почаще — первыми бы у прилавка оказывались.

— Ага, конечно! — ответил Игнат Трофимыч. — Ждут тебя, когда ты придешь. Прямо к приходу твоему выбросят!

— Оборотистей надо быть, — не отступилась от своего Марья Трофимовна. — С заднего хода зайти. Там знают, когда привезут.

Они встали в очереди, те, войдя с крыльца в магазин, поползли каждая в свою сторону — и развели их. Однако время шло, очереди развернулись, двинулись в обратном направлении, и Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем на некоторый промежуток времени снова оказались рядом.

— Слушай, ветчиннорубленная-то, говорят, кончается, — сообщила она ему.

— Неуж кончается? — огорчился он. — Уж сколько на зуб не пробовал…

— А песку-то на талон только по полтора килограмма стали давать, — огорчила его и другой новостью Марья Трофимовна. — Я на варенье восемь килограммов заняла, дак это и отдать не хватит!

— По полтора — это нам никаких больше заготовок не сделать, — сокрушенно покачал головой Игнат Трофимыч.

— Какое «заготовок не сделать», — рассердилась Марья Трофимовна. — Я говорю, долг отдать — и то не хватит.

— Не хватит, нет, не хватит, — вынужден был согласиться Игнат Трофимыч. И спросил: — А откуда у них-то, у кого заняла, сахар лишний?

— Крутятся люди, не то что некоторые! — воскликнула Марья Трофимовна. — Оборачиваются!