Отмахав изрядное расстояние, мужчина пересек дорогу и свернул в отходившую от нее поселковую улицу. Улица была так же пустынна, как и дорога. И лишь около дома со стеклянной вывеской под козырьком крыши — «Опорный пункт охраны общественного порядка», — несмотря на знобкий ранний час, внушительных габаритов оголенный до пояса человек в тренировочных штанах играл, будто пластмассовыми, гантелями, вызывавшими при взгляде на них самое глубочайшее уважение своим изрядным размером.

— Хо, Витька, что ли?! Кошелкин? — окликнул он молодого мужчину в болоньевой куртке, когда тот проходил мимо.

Человек внушительных габаритов был, естественно, участковый Аборенков, а молодой мужчина с дорожной сумкой на плече был сыном Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем и, действительно, Виктором по имени.

Он остановился и, постояв в раздумье напротив Аборенкова, спросил неуверенно:

— Альберт… Сергеевич?

— Иваныч, Витька, Иваныч! — Аборенков бросил гантели на землю, подошел к нему и, обдавая тяжелым запахом своего наработавшегося тела, протянул руку.

— Здоров давай. Стариков навестить приехал?

— Да, повидаться, — сказал Виктор.

— В отпуск, что ль?

— В отпуск, — согласился Виктор.

— Понятно. — Аборенков помолчал и спросил: — О делах-то у твоих слыхал, нет?

Виктор насторожился:

— Каких делах?

— Ну, этих-то!

— Каких этих?

— Та-ак! — Аборенков понял, что сын Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем ничего не знает и покрыл себя беззвучно хорошим матом. — Отлично, что приехал, — не вынес он, однако, своего мата наружу. — Старость надо чтить. Молодец!

И, повернувшись, пошел к брошенным на землю гантелям, поднял их и изготовился к упражнению.

— Так что там случилось? — встревоженно шагнул к нему Виктор.

Но Аборенков уже махал своими громадными гантелями и только выдохнул тяжело:

— Иди-иди!

До того шаг у Виктора был легкий, неторопливый, расслабленный, теперь он почти побежал.

Он почти бежал и оттого не заметил около забора родительского дома неких людей, странно для столь раннего часа прогуливающихся вдоль него. Он увидел их лишь тогда, когда, свернув к калитке, оказался вдруг лишен возможности подойти к ней. Перед ним стояли двое мужчин с необычайно непреклонными глазами и смотрели они на него так, что он невольно попятился.

— Проходите мимо, товарищ, — сказал один из этих двоих.

— Что такое? Вы кто такие? — несколько дрогнувшим голосом спросил Виктор.

— Вали отсюда, — сказал ему другой, — а то сейчас по почкам схлопочешь.

— Да вы что?! — невольно отпячиваясь еще дальше, вскричал Виктор. — Что здесь происходит? Это мой дом, у меня здесь родители живут!

— Очень сожалеем, — сказал первый. Он, в отличие от напарника, был безупречно вежлив. — Здесь секретный государственный объект, и вам сюда нельзя.

— Какой секретный объект, вы кто такие?! — Виктор сбросил сумку с плеча и изготовился к схватке. — Это мой дом, я вырос здесь, вон с дороги!

И в самом деле, кто бы поверил, что дом, где ты вырос, который знаешь до последней половицы и последней паутины на чердаке, вдруг сделался каким-то секретным государственным объектом.

Однако же он не успел сделать никакого движения, — он вдруг непонятным образом взлетел в воздух и тяжело грохнулся на землю, больно подвернув под себя руку. Рванулся, чтобы вскочить, но сверху на нем, оказывается, лежал уже тот, хамовитый, и заворачивал вторую руку за спину.

А вежливый достал из кармана передатчик, вытащил антенну и сказал в микрофон:

— Товарищ капитан! Попытка проникновения на объект. Нарушитель задержан!

— Удерживать до моего прибытия! — рявкнуло с треском в динамике передатчика.

И отправиться бы Виктору в ограниченное четырьмя стенами пространство с государственным продовольственным обеспечением, если бы отцовское сердце Игната Трофимыча, проснувшегося на печи от рявка капитана внизу, не заставило его борзо слететь на пол и выглянуть в окно. А выглянувши, как бы босиком и в трусах, он вылетел вслед за капитаном на улицу. И, гонясь за ним, Игнат Трофимыч кричал:

— Вы что тут делаете? Я жаловаться буду! Я яйцо брать не стану! Я от ваших денег откажусь! Уж и сыну нельзя, так вот, да?!

Освободить сына, не дать увезти его под конвоем неизвестно куда — это только и удалось Игнату Трофимычу, а провести его в дом — нет, этого нет. Как ни молил, как ни просил! Сбегал до автомата, дозвонился до Надьки: похлопочи! И разговаривать не стала: с ума сошел? понимаешь, о чем просишь?

Сидел сын на лавочке у забора — а внутрь нельзя, сидел на лавочке — а мать выносила ему туда еду. Как какому-нибудь нищему Христа ради.

— Да что у вас тут происходит, что стряслось? — уж в десятый раз, крутя на коленях подчищенную тарелку, спрашивал Виктор.

— Не спрашивай, сынок, — косясь на подзаборных молодых людей, невольно понижал голос Игнат Трофимыч. — Не велено отвечать, ни слова не могу, не спрашивай.

— Что значит не велено, батя? Я, сын, могу знать? Я как сын от тебя требую!

— Не требуй, сынок, не надо, — еще пуще понижал голос Игнат Трофимыч. — Что ж поделаешь, куда против власти…

Устоял Игнат Трофимыч, не сказал сыну о случившемся ни полслова, а Марью Трофимовну, боясь, что не устоит, до Виктора и не допускал даже. Гнал ее: ты, мать, поди унеси! Ты, мать, принеси! Ты, давай, там испеки, свари, разогрей!

Долог, однако, день до вечера. И много за день может случиться всякого. В том числе, тайное сделаться явным.

Нагостившись на лавочке под забором отчего дома, Виктор отправился на вокзал покупать обратный билет — возвращаться в Москву-матушку. Что ему оставалось делать. Был, конечно, в родном городе еще дом сестры, но дом сестры — не родительский, а кроме всего прочего Виктор вообще не собирался встречаться с нею. Давно уже, не один год, приезжая в родной город, он не навещал сестру, и она тоже не рвалась увидеть его.

Обратно в столицу нашей родины Москву скорый фирменный отправлялся поздним вечером. Купейных билетов в кассе не продавалось, с плацкартными тоже было не густо, однако одна верхняя боковая в конце концов все же нашлась.

Положив розовую бумажку билета в портмоне, Виктор вышел на привокзальную площадь — и день, который ему предстояло прожить до вечера, простерся перед ним бесконечностью. Провести, однако же, бесконечность под забором, пусть и отчим, — это, извините, ни у одного нормального человека не хватит сил, и, потоптавшись немного на площади, Виктор пошел убивать время на центральную улицу — бывшую Дворянскую, ныне Ленина. Потому, собственно говоря, на нее, что других улиц, где можно было бы прилично убить время, теша глаз архитектурной гармонией, в городе не имелось.