Последняя утешается этим непреложным выводом и перестает хныкать. Муж же, одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги.

В другом углу казармы муж читает своей жене нотацию:

– Ты у меня смотри, Акулина, с другими не валандайся, матросского имени моего не срами, а то как приеду, все твои косы повыдергаю. Хорошо жить будешь, ей-ей гостинцев заморских навезу!

– Я, Яков Матвеевич, – говорит Акулина, – буду жить как Бог велел и порочить имя твое не стану.

– То-то, – отвечает Яков Матвеевич, – ты у меня смотри!

И это «смотри» было сопровождаемо таким ужасным жестом, что Акулина со страхом попятилась назад.

– Не бойся, Акулинушка, не бойся! – успокаивает ее Яков Матвеевич, – Побью тогда только, когда баловать станешь, а не станешь, так и на што бить-то?»

Перед переселением команды на судно отправляли возы с матросским скарбом. За возами шла команда в строю под музыку, сопровождаемая земляками, друзьями, женами и детьми. Впереди команды вели традиционного козленка с выкрашенными рогами и бубенцами на шее. Все кричали «ура», горланили песни:

Ведут Фомку во поход.

Фомка плачет, не идет.

Вот калина, вот малина!

Не хотит Фомка в поход!

А хотит Фомка к девице!

Вот калина, вот малина!

Чтоб малось поприжиться,

Каждый день опохмелиться!

Вот калина, вот малина!

На черта Фомке поход,

Он бакштагом к девке прет!

По дороге уходящих матросов щедро угощали вином и пивом, порой угощений было столько, что до судна доходило меньше половины команды. Остальные добирались в течение дня, повиснув на плечах жен и друзей.

В. Максимов пишет: «Смешно было смотреть на подвыпившего матроса, который, подходя к корвету, бодрился, вырывался от своих вожаков и во чтобы то ни стало желал выказать твердость своих ног; но, сделавши два-три шага, ноги, несмотря на все усилия матросика найти для них надежную точку опоры, отказывались ему служить, и он с громким кряхтением падал в грязь.

– Земляк, – бормотал он, – ей-ей оступился, а то бы всенепременнейше прошел бы. Эка проклятая дорога. Да подымите же, голубчики.

И подбегают к нему напоившие его земляки, и опять берут под руки, он же, не надеясь более на твердость своих ног, кротко позволяет волочить себя по грязной земле…»

Наконец, к вечеру все собраны, и на судне воцаряется надлежащая дисциплина. Пьянки и гулянки уже в прошлом, и впереди только море и тяжелейшая матросская служба.

К девяти утра команды уже стоят во фронте. Офицеры в парадной форме, матросы в новых фланелевых рубахах. На шканцы последними поднимаются командиры, оглядывают застывший строй и командуют:

– Поднять флаг на флаг, гюйс и вымпел!

Стоящие рядом старшие офицеры репетуют:

– Флаг, гюйс и вымпел поднять!

Все разом снимают фуражки, музыканты играют веселый туш, и флаг взлетает вверх, колыхаясь на ветру. Когда флаг, гюйс и вымпел подняты, раздается торжественный гимн «Боже царя храни» при этом офицеры и матросы крестятся и шепчут молитвы. Наконец музыканты кончили играть гимн, и все накрылись фуражками. После этого командиры поздравляют офицеров со столь радостным днем и, обратившись к команде, говорят:

– Поздравляю, ребята, с началом кампании! Будьте молодцами, не ударьте перед врагом лицом в грязь, заставим всех сказать: «Ай да русский матрос, мое почтение!»

– Благодарим покорно, рады стараться, ваше высокоблагородие! – раздался громкий, радостный и единодушный крик.

Из воспоминаний В. Максимова: «…Отслужен был на корвете напутственный молебен. Горячо молились мы, просили у Бога благополучного плавания. Молебен, можно сказать, был торжественный: то была искренняя и истинная молитва странников, пускающихся в далекое и опасное плавание. Все сердца наши бились одним желанием увидеть еще раз родину, родных и дорогих сердцу. На глазах многих блестели слезы; многих эта, может быть, последняя на родине молитва привела в сильное волнение. Умильно молились и матросики и горячо преклонили колено, со слезами на глазах, при возгласе священника: «О плавающих и путешествующих Господу помолимся».

Соловьями заливаются боцманские дудки. Корабли окутываются парусами…

* * *

Неправильным будет думать, что во времена парусного флота матросы представляли собой забитую инертную массу. И среди нижних чинов попадались отчаянные и решительные ребята, да еще какие!

Из письма адмирала Головина в адмиралтейств-коллегию марта 29 числа 1743 года: «Сего марта Е. С. генерал-фельдмаршал принц Гессен-Гамбургский прислал ко мне морской артиллерии готлангера Евсевия Алексеева с таким объявлением: во время шествия Ея И. В. из Александро-Невского монастыря того ж 28 дня на дороге он кричал Ея И. В. якобы я не даю жалования за две трети, тако ж и мундира, и обретающейся при его светлости генерал-адъютант Воейков слышал; при том, что он, Алексеев, кричал, будто мною покрадено казенных денег 20 000 рублей; и оный готлангер по тому крику взят был по приказу Е. С. ко двору Ея И. В. и прислан ко мне, ибо, по-видимому, он, Алексеев, либо в безумстве находится, или его к тому научили, чего ради оного готлангера я расспрашивал, который сказал, что якобы к тому научили его морской же артиллерии канониры, и оные, по его показанию, того ж дня забраны и отосланы от меня под крепким караулом на морскую гауптвахту, о чем государственной адмиралтейской коллегии предлагаю, дабы оными наикрепчайше благоволила коллегия исследовать и надлежащие определение учинить по Ея И. В. указам и регламентам».

Какой же смелостью и решимостью надо было обладать готлангеру Евсевию Алексееву, чтобы, не убоясь ни фельдмаршалов, ни генерал-адъютантов, смело предъявить свои претензии самой императрице, да еще с обвинением своих начальников в воровстве «в особо крупных размерах»? Мне не удалось ничего узнать о дальнейшей судьбе отважного готлангера. Вряд ли она была счастливой, как и у тех канониров, которых приписали к этой истории. В лучшем случае его ждал сумасшедший дом, в худшем – каторга. Думаю, что о таком исходе дела Евсевий Алексеев знал еще до своего «свидания» с Е. И. В. Но не убоялся, а рубанул всю правду-матку!

А вот еще весьма показательный случай недовольства целой команды. Из воспоминаний вице-адмирала П. А. Данилова: «Потом был депутатский смотр, и к нам приезжал адмирал Грейг с членом коллегии. Перекликали команду, и депутаты хотели ехать, люди были по реям, откуда они и закричали, что не получили жалования!

Грейг остановился и, услышав в другой раз, возвратился на шканцы и капитана повел в каюту. Откуда вышел, спрашивал, доволен ли он офицерами, и оных, довольны ли капитаном. Все отозвались довольны… объявили приказ депутатов описать недовольство команды и закричал аврал команде кригс-комиссар описывал… Я получил около 4000 денег с приказом от капитана сейчас раздать команде».