Впрочем, их трудно было отличить от законопослушных граждан, потому что гильдия парижских воров разрешала «охотиться» на площади Дофина только самым искусным и удачливым карманникам, которые нередко одевались по последней моде.

В плане площадь выглядела большим треугольником, один из углов которого облюбовал знаменитый на весь Париж зубодер Толстый Фома. Он был едва ли не главной и, пожалуй, самой полезной достопримечательностью площади Дофина. К нему всегда стояла очередь из страждущих, и Толстый Фома лихо, с шутками-прибаутками, пользовал очередного страдальца, да так ловко, что больной зуб исчезал изо рта словно по мановению волшебной палочки – быстро и безболезненно.

Как зубодер ухитрялся это делать, никто не знал, тем не менее услуги Толстого Фомы пользовались повышенным спросом, потому что его коллеги по ремеслу своими ухищрениями и методами больше напоминали палачей из Бастилии. Возможно, безболезненному врачеванию способствовало полпинты[92]какого-то горького напитка, который пациенты пили перед операцией, а может, Толстый Фома обладал магнетическими свойствами и просто заговаривал зубы.

Однако главным козырем площади Дофина был вернисаж. Площадь неожиданно стала центром художественной жизни Франции. В свое время король Людовик XIV начал (с 1663 года) устраивать художественные салоны, где члены академии – и только они – представляли свои работы на суд аристократов. Салон прекратил свое существование в 1704 году. У художников больше не стало места, чтобы предстать перед зрителем. И тогда молодые, никому не известные дебютанты стали выставлять свои холсты для всех желающих на многолюдной площади Дофина. Для этого они выбрали день Спаса.

Спонтанные вернисажи сначала привлекали только зевак, но год от года они становились все популярнее, и уже начиная с 1721 года выставками заинтересовались специалисты. На площади Дофин начали выставляться даже академики, а крупный художественный журнал помещал отчеты о вернисажах на своих страницах. Благодаря этим выставкам были открыты такие имена, как Фрагонар и Шарден.

В толпу зевак на площади Дофин затесались и трое иностранцев. Конечно же иноземных граждан здесь было больше, но троица все же здорово отличалась от остальных. Это сразу отметил юный, но уже достаточно известный в своей среде вор-карманник по прозвищу Бомбанс. Иностранцы были одеты строго, как пуритане, но их платье шили отменные портные, а материал и отделка золотым шитьем стоили очень дорого. Мало того, пуговицы на одежде стояли золоченые, а уж шпаги, указывающие на их принадлежность к дворянскому сословию, и вовсе были на загляденье.

К сожалению, Бомбанс не очень хорошо разбирался в оружии. Иначе он понял бы, что перед ним не какие-нибудь изнеженные франты, прибывшие в Париж развлечься, а суровые воины. Несмотря на то что эфесы и ножны украшали полудрагоценные камни, клинки шпаг были тяжелее и шире общепринятого во Франции образца, а дамасская сталь, из которой их изготовили, считалась по тем временам лучшей в мире.

Это были сыновья Полуботка, Андрей и Яков, а с ними их верный наставник и телохранитель старый запорожец Грицко Потупа. Он был очень недоволен, когда молодые люди решили держать сабли, пистоли и ружья под замком в дорожном сундуке, а для защиты прикупили «никчемные штрыкалки», как назвал шпаги Потупа. И как ему не объясняли, что с саблями у пояса по Парижу много не нагуляешь, потому что они вышли из моды, и что не стоит привлекать к своим персонам излишнее внимание, старый запорожец лишь гневно бурчал в ответ: «Можно подумать, что мы не бивали этих хранцузов… Кого тут бояться?! Не сглазят».

Полуботки пока не могли рассказать Потупе, что они приехали в Париж не для праздного времяпрепровождения – чтобы отдохнуть от переживаний, которые выпали им по пути в Лондон, а затем еще и после высадки неподалеку от Ла-Рошели, где в устье какой-то реки казакам пришлось отбиваться от так называемых речных пиратов. Они выходили на свой промысел преимущественно в ночное время, и горе тому капитану, который не позаботился об охране своего груза и не выставил сильную стражу.

Иногда пираты просто вырезали ножами обычно немногочисленный экипаж торгового судна, а если капитан отпускал матросов на берег и нанимал охрану, то они сговаривались с этими ночными караульными и грабили судно еще с большей легкостью. Попутно пираты прихватывали в качестве добычи и пассажиров торговых судов, людей денежных, которые часто везли с собой контрабанду, и не только чай или кофе, но и драгоценности. За таких контрабандистов речные пираты и приняли казаков. Это было самой большой их ошибкой…

Андрей и Яков должны были выполнить кое-какие тайные поручения отца, в том числе встретиться с Филиппом Орликом. Отец наказал сыновьям передать ближайшему соратнику гетмана Мазепы тысячу золотых и письмо без обозначения имени отправителя. Что в нем было написано, сыновья не знали, а отец не сказал, но предупредил, что письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки. «Хоть съешьте его», – сказал Полуботок-старший, сурово сдвинув свои густые кустистые брови.

Черниговский полковник объяснил, что Орлик, до недавних пор находившийся в Кракове, теперь живет в Салониках, городе, принадлежащем туркам, поэтому там Андрею и Якову встречаться с ним будет небезопасно. Но Орлик предупрежден и должен приехать в Париж, чтобы получить деньги и письмо лично, а не через третьи руки. К кому обратиться в Париже, отец рассказал, и сыновья вместе с неразлучным Грицком Потупой как раз и направлялись к тому человеку, который должен был свести их с Орликом или подсказать его адрес. Но так уж вышло, что их нежданно захватило невиданное для Малороссии зрелище, которое называлось вернисажем.

– А что, Андрей, может, купим несколько картин отцу в подарок? – шепотом спрашивал восхищенный Яков. – Какая красота…

– Да, красиво… – соглашался Андрей. – И главное, недорого… по нашим меркам. Сколько отец отвалил за свою парсуну?.. То-то. На эти деньги можно было купить два хутора. Хороши картины… Рука сама тянется к кошельку, но… нельзя.

– Почему?!

– Потому. Ты и вправду не понимаешь?

– А что я должен понимать?

– Молод ты еще, Яков, и глуп! – рассердился Андрей, но сразу же остыл. – Прости… Не обижайся. Если мы привезем картины домой и кто-нибудь из царских прихвостней их увидит, то сразу же напишут царю донос. А тот спросит: откуда привезли? Потом задаст следующий вопрос: кто ездил, зачем, кто послал? Мало ли у отца забот… Так недолго и голову потерять. Между прочим, отец пошел на большой риск, послав с нами пакет для Орлика. Уж не знаю, зачем он это сделал. Но это не наша забота.

– Как думаешь, что все-таки находится в пакете?

– Письмо, что же еще. Деньги для Орлика мы в кошельках везем.

– Представляю, что может быть, если письмо окажется в руках у царя Петра…

– Ничего такого. Письмо шифрованное, прочитать его не смогут. Отец не пострадает. А вот нам, если мы упустим письмо, будет худо. Тогда дорога домой для нас будет закрыта. Придется скрываться.