Въехали в Ангушт, остановились возле мечети, сгрузились. Я спрыгнул с машины и побежал на свой «золотой» мостик. Мостика не было. Несколько гнилых досок. И прямо в речке лежала дохлая свинья. А на кладбище я не нашел маминой могилы. Могильную стелу унесли.

Наш дом был занят семьей казаков, и нам дали комнатку в доме по соседству. Через два месяца казак за плату отдал нам комнату в нашем же родном доме. Комнату, где в 1944 году жили военные, которые нас выселяли. В ней мы прожили год. Нас было восемь человек: дядя, его жена, трое сыновей, две малолетние дочери и я. Мне удалось устроить свою постель под дядиной кроватью. Там я не только спал, но и делал уроки. К хозяевам у нас претензий не было. Однорукий мужик, у него жена, малолетние дочки. Они приехали, купили у власти этот дом — куда теперь они могли деться?

Ни о каком возвращении наших домов речи не было. Нам говорили: «Советская власть Гитлера победила, а вы хотите свой дом отобрать. Интересные вы люди!..»

В 1957 году я поступил на историко-филологический факультет пединститута. Тогда же стал записывать рассказы и воспоминания: где бы ни собирались ингуши и чеченцы, разговоры сразу начинались о том, что и как было в день выселения. Не найти человека того поколения, кто бы пять-десять лет не отсидел за что-то. Я записывал рассказ за рассказом — скорее для себя, для памяти. Я назвал это «Казахстанский дневник». В моей любимой книге «Легенда об Уленшпигеле» были такие слова: «Пепел Клааса стучит в мое сердце»[50]. Их я взял эпиграфом к моему дневнику. Я не собирался его печатать, просто иногда читал отрывки студентам. Не думал, что делаю какое-то антисоветское дело.

По окончании института я работал в селе Кантышево, был завучем средней школы и учителем русского языка в старших классах. Однажды я стоял дома на коленях перед кроватью — доставал из чемодана ручки, карандаши, чернила — и вдруг услышал в открытое окно: «Не шевелиться!» И тут же в дверях появились люди. Обыскали меня. Забрали рукопись «Казахстанского дневника», все мои бумаги, к каждому листочку составили отдельный протокол. Вечером отвезли в Грозный. А в Грозном уже арестовали моего друга Али[51] — нашего очень талантливого поэта. Он с ингушским языком делал то, что Паганини делал со скрипкой. Начались допросы, обвинения в антисоветчине. Я долго не понимал, какая антисоветчина в том, что я рассказывал. Мы с Али решили не врать, ни ради спасения, ни ради чего. Мы сели и договорились просто быть честными. Плохое — говорить плохое, хорошее — говорить хорошее. Некоторые решения ЦК КПСС нам не нравились, мы в письмах друг к другу писали, что это ерунда, что социализм построить практически невозможно, потому что природа человеческая не такая, не социалистическая. В итоге две статьи нам «пришили»: антисоветская агитация и пропаганда и распространение антисоветской националистической литературы.

Арестовали меня 4 июня 1963 года. Допрашивали по каждой страничке дневника: что это такое и почему, что здесь написано, почему так написано. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», — почему так? Я объясняю, что есть такая книга — «Легенда об Уленшпигеле», такой лейтмотив главного героя. Его отца сожгли на костре по обвинению. Наших людей не сожгли, но погубили. Мы треть народа в изгнании похоронили. Что такое пепел? Это память, я помню о погибших, о родных своих. На это следователь мне говорит: «Что вы все время твердите: нас выселили, нас выселили? Что вы за это так цепляетесь, когда вы эти басни перестанете рассказывать? Это надо забыть, надо жить дальше, партия же исправила свои ошибки!» — «Интересные вы люди, — отвечаю. — Когда ингуш с голоду крадет полмешка пшеницы, он преступник, и его на пять лет сажают. А когда вы закапываете треть народа в землю — это ошибки. Где критерий? Весы ваши что-то хандрят». Такая вот шла нудная беседа. Потом к делу добавили нашу переписку с Али. Мне говорили: «Сопляк, ты поднял руку против советской власти! Ты знаешь мощь Советского Союза?» Как не знать, я ее на себе испытал. Мой друг Али, если ему нужно было возразить следователю, придумывал цитату, приписывал ее Карлу Марксу или Фридриху Энгельсу, ссылаясь на номер тома. Три месяца шло следствие, и никто не догадался проверить! Они считали, что мы Ленина, Сталина, Маркса, Энгельса назубок знаем и этими вот знаниями готовились свергнуть советскую власть. Считалось, это был первый случай открытого выступления против советской власти на территории Чечено-Ингушетии. Из нас сделали революционеров. А мы просто говорили то, что думали, ни о какой революции, ни о каком восстании и помыслов у нас не было.

Я думал, что мне дадут минимум 20 лет. Говорили, что мое преступление так велико, что вряд ли я когда-нибудь выйду живым из тюрьмы. Но теперь я понимаю: честное, правдивое слово было для них настолько опасно, что терпеть они его не могли. Нас с Али приговорили к четырем годам лишения свободы в исправительно-трудовых колониях строгого режима для политзаключенных.

«Чечевица» — операция по депортации чечено-ингушского народа

Операция по депортации чечено-ингушского народа началась 23 февраля 1944 года в два часа ночи.

Выселению подлежало 459 486 человек. Местом расселения были определены Казахская и Киргизская ССР. Эта операция стала самой массовой и интенсивной из всех операций по депортации народов, огульно обвиненных в пособничестве немецко-фашистским захватчикам. Подготовка к проведению операции началась за два месяца. Вся территория республики была разделена на четыре оперативных сектора. 120 тысяч офицеров и бойцов войск НКВД были заблаговременно направлены и расквартированы в населенных пунктах Чечено-Ингушской АССР. Среди жителей была распространена «легенда» о якобы начавшихся военных учениях в горной местности. Тем не менее в официальных документах есть сведения как о разглашении некоторыми офицерами «государственной тайны» отдельным представителям населения, так и о подозрении самих жителей о предстоящей депортации. В ночь на 23 февраля все населенные пункты были оцеплены, заранее намеченные места засад и дозоров заняты опергруппами с целью воспрепятствовать попыткам выхода жителей за территорию селений. На рассвете все мужчины были созваны на сходы, где им на родном языке объявили решение правительства о выселении чеченцев и ингушей. Операцией, рассчитанной на восемь дней, руководил на месте лично нарком внутренних дел СССР Л. П. Берия. О случаях неповиновения и сопротивления депортации говорят как количество изъятого огнестрельного оружия — 20 072 единицы, так и число арестованных — 2016 человек, а также убитых — от 27 до 780 человек.

Масштаб и массовость операции, ограниченные сроки ее проведения, несомненно, сказались на условиях этапирования людей: в вагоны вместимостью 25–30 человек загружали по 45 человек. Из-за скученности, духоты страдали больше всего старики и дети. Многие из них не смогли перенести транспортировки и умерли в пути.