Уже для следующего поколения читателей, а Огарев относился именно к нему, Чацкий и декабристы были едины не только по мироощущению, но и по предполагаемому политическому выбору. Стало быть, Пушкин был не прав. «Зачем Чацкий, умный человек, говорит всякую задушевную мысль при Фамусовых и Скалозубах?.. Для нас лично оно кажется, оно было бы неестественным; но, вспоминая, как в то время члены тайного общества и люди одинакового с ними убеждения говорили свои мысли вслух везде и при всех, дело становится более чем возможным — оно исторически верно… Чацкий чувствует себя самостоятельным врагом порядка вещей своего времени, он высказывает свои убеждения Фамусову, потому что они оскорбляют Фамусова, а ему надо оскорблять Фамусовых, и тогда дело становится не только исторически верным, но и лично для Чацкого естественным»[222].

Зададимся вопросом: зачем Чацкому «надо оскорблять» Фамусова, в доме у которого он вырос? Каким бы ретроградом ни был Павел Афанасьевич, но по отношению к сыну друга он поступил по-человечески: взял к себе и воспитывал. Более того: сохранил к юноше добрые чувства — несмотря на трехлетнюю разлуку, когда Чацкий не писал ему ни строки, он всем рекомендует его как своего друга. Так зачем же обязательно «надо оскорблять»?

Когда осенью 1818 года Карамзин повздорил по вопросу отмены крепостного права с молодым Вяземским, супруга историографа и сестра князя Петра писала последнему: «Нужно думать одинаково с вами, без этого не только вы не можете любить человека, но даже его видеть». А ведь Николай Михайлович вовсе не отстаивал крепостничества, просто спрашивал: «Желаю знать, каким образом намерены вы через десять лет или в 10 лет сделать ваших крестьян свободными; научите меня: я готов следовать хорошему примеру, если овцы будут целы и волки сыты»[223]. То есть без кровавого переворота.

Видимо, Карамзин по отношению к своему кузену и воспитаннику Вяземскому порой оказывался в роли Фамусова, которого «надо оскорблять» и нельзя любить, раз он держится иных политических взглядов. «Гасильник», ретроград, «невежда» в политическом смысле слова. Развенчивать, бичевать, пригвождать к позорному столбу или, как еще говорили в XIX веке, казнить порок — вот чего заслуживают люди иных воззрений, будь они недалекими чинушами, как Фамусов, или просвещенными консерваторами, как Карамзин.

И вот Чацкий казнит порок, не замечая, что при этом разрушает дом, где вырос, и ранит людей, когда-то ему близких. Картина, полная предвидения. Не на одно, на несколько поколений вперед. Разве достойны жалости такие подлые, такие уродливо-смешные существа?

Принимая во внимание общую культурную тенденцию, максимализм героя понятен. Сколько же ему лет? Грибоедову при написании комедии было 29 или 34 года, смотря какой дате рождения доверять. В обоих случаях для первой четверти XIX века немало. А бодрое стремление «всем наплевать в глаза» у автора не исчезло. Юность в ее не лучших проявлениях затянулась. То же произошло и с героем. Возраст Чацкого неуловим. Из текста следует, что он рос вместе с Софьей, играл с ней «по стульям и столам», занимался у одних учителей. Но Софье 17 лет. Чацкому же семнадцать быть никак не может. Сначала он воспитывался у Фамусовых, потом съехал, чтобы зажить самостоятельно. Для такого шага требуется совершеннолетие. Затем герой отправился в столицу, где служил, подал в отставку, не ужившись с министрами, путешествовал за границей. Расставание длилось три года. Вряд ли возможно, чтобы Чацкий покинул Москву в 14 лет и находился в «связи» с министрами в столь юном возрасте.

По ощущениям, Чацкому около тридцати лет. Он принадлежал к невероятно растянутому поколению тех, кто не попал на великую войну или не получил от нее чаемого продвижения по службе, наград и высоких чинов. Верхняя граница этого поколения захватывала тридцатилетних «неудачников», а нижняя касалась семнадцатилетних мальчиков, которым объясняли, что ни подвигов, ни наград, ни поцелуев прекрасных дам им уже не хватило.

Упоминание Молчалина о том, что в Москве все слышали «с министрами про вашу связь, потом разрыв», дает богатую пищу для размышлений. Современники прекрасно понимали этот намек. Три года назад — это 1821 год — время заметного похолодания в политике Александра I. В сущности, оно началось раньше, но особенно остро дало о себе знать после Испанской революции и восстания Семеновского полка. Годы после войны — эпоха больших надежд. В 1818 году государь даровал Польше конституцию, пообещав России распространить на нее полезный опыт, как только страна будет готова. Составлением русского проекта — «Уставной грамоты», а вернее ее переводом на русский язык занимался Вяземский. Вдруг работу остановили, а молодой князь прослыл опасным либералом, хотя выполнял волю Александра I. Он разразился градом язвительных писем друзьям и подал в отставку.

Много шуму в обществе наделала и отставка П. Я. Чаадаева. Он служил адъютантом при командире Гвардейского корпуса И. В. Васильчикове. Государь ему покровительствовал. Говорили, что в скором времени молодого человека ждут флигель-адъютантские эполеты. После «семеновской истории» Петр Яковлевич взялся отвезти Александру I на конгресс в Троппау донесение о случившемся. Считается, что он надеялся в личном разговоре повлиять на позицию царя, но обнаружил, что мысли Александра I заметно переменились под впечатлением новой волны европейских революций. После беседы с императором Чаадаев демонстративно подал в отставку[224].

Чем не Чацкий? «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Вот где и связь, и разрыв с министрами.

«Горек чужой хлеб»

Образ главного героя станет более понятным, если мы определим его положение по отношению к семье Фамусовых. Единственное, что нам известно из самого текста, — Александр Андреевич был сыном старинного друга сенатора и воспитывался в московском доме последнего. Для современного человека сам собой напрашивается вывод, что отец Чацкого, вероятно, умер и Фамусов взял сироту к себе. Но это необязательно должно было случиться именно так. Поскольку Чацкий — сам хозяин своего имения, резонно предположить, что его родители, по крайней мере отец, уже отошли в мир иной. Однако когда Александр Андреевич стал воспитанником, они могли быть еще живы.

В те времена было принято, чтобы небогатая, провинциальная родня, земляки, старые сослуживцы отправляли кого-то из своих многочисленных детей воспитываться в семьи столичных благодетелей. В Москву и Петербург. Там проще было найти педагогов, там имелись высшие учебные заведения, молодые люди обзаводились нужными знакомствами, приискивали место будущей службы, а девушки могли кому-нибудь приглянуться.

Именно так в «Войне и мире» у Ростовых воспитывались Соня и Борис Друбецкой. Так, еще в 1740-х годах в доме президента Камер-коллегии Г. М. Кисловского оказался его двоюродный племянник Г. А. Потемкин. Так, отец П. В. Нащокина, богатый барин и генерал, воспитывал дочерей своих бывших полковых товарищей, содержа для них «мадаму» и гувернанток. Этих девушек дворня называли «взятушками» от слова «взять»[225].