– Да, – просто ответила Волька. – Я пошла бы. Я пойду. Спасибо.

Мария Леонидовна широко улыбнулась:

– Молодец. Подарки судьбы надо принимать просто. Радоваться и благодарить. Без церемоний.

– Спасибо, – обрел дар речи ошеломленный Андрей.

– Вот ваши экземпляры завещания, ознакомьтесь, так ли написаны ваши имена, фамилии и все остальное, – протянул им бланки нотариус. – После этого я все подпишу и заверю.

– Я на этом не останавливаюсь, – продолжила Мария Леонидовна. – Я собираюсь оформить на вас дарственную. Это надежнее, мне так кажется. Но это все будет, когда я выпишусь отсюда. А сейчас – надежная гарантия на будущее. Так, Коленька?

– Да, Мария Леонидовна. Если вы уверены в тех, кому завещаете или дарите свое имущество, ваше право сделать то, что вы решите.

– Я уверена. Уверена в том, что меня не обидят, не убьют, не выгонят из дома. В этом – да. И я в здравом уме и твердой памяти. У меня была возможность наблюдать и делать выводы.

– А что мы должны делать? Как помогать? – спросила Волька. – У нас же будут свои обязательства?

– Вы ничего не должны будете делать. Правда, кто знает, если я доживу до ста лет, может быть, по доброте душевной сходите мне за кефиром и творожком в магазин?

– И сейчас сходим, – начала было Волька.

– А еще – я просила бы тебя пойти со мной на шопинг. Я давно не покупала модные и элегантные вещи, – добавила Мария Леонидовна. – Мы будем наряжаться: ты и я.

– Все, Мария Леонидовна. Вот – прочитайте. Все заверено. Подпись моя стоит. Ваш экземпляр – прошу. Один останется у меня. И по вашей просьбе вручаю дополнительные экземпляры вашим наследникам. Желаю скорейшего выздоровления! Обращайтесь, если будет необходимость.

– Благодарю тебя, Коленька. Ты меня вернул к жизни, – напутствовала его довольная Мария Леонидовна.

Как странно устроена жизнь! Став богатой наследницей, Волька совершенно перестала мечтать о богатстве и страдать из-за некрасивой, на ее взгляд, обстановки в квартире родителей. А ведь ничего не изменилось. Хотя… Как это ничего? У нее появилась старшая подруга. Совершенно невероятная, о такой она и не мечтала. Она думала, как будут удивлены родители, когда узнают и о наследстве, и о том, что она будет теперь жить не дома. Но об этом можно было поразмышлять и позже. И еще один вопрос очень занимал ее:

– Как все идет – как звенья в цепи, одно за другим. Если бы я не была в таком ужасе от расставания с Андреем и в такой усталости от полета, я ни за что бы не села в ту машину. Даже если бы Галка рвалась, я бы ее удержала. Но тогда мне было совершенно все равно. До того самого момента, как парень рядом с водителем не обернулся и не посмотрел на меня своими ледяными злыми глазами. И в итоге я оказалась здесь. А тут все пошло по-своему, от меня не зависело ничего. Как же так? Это все судьба?

– Как это от тебя ничего не зависело? – усмехнулась Мария Леонидовна. – Все зависело от тебя. От того, какая ты есть. Посмотри на «Кёльнскую воду». Твоя соседка Леночка в мою сторону и не смотрела. А ты сразу подумала обо мне. Это же твое действие, а не дело случая? Наша судьба в нас, понимаешь? И в тебе, и в Андрее, и во мне. А вот кто нас свел тут всех вместе – это вопрос!

* * *

Галка ни разу не была у Вольки в больнице. Вернувшись домой, она слегла с высоченной температурой. В той ситуации ее миновали физические травмы, но ее страдания были не меньше: она пережила невероятный ужас, когда осталась ночью на шоссе с потерявшей память Волькой, у которой из раны на голове лилась кровь. Ей было страшно, и она понимала, что не имеет права на страх. Надо было действовать, хотя хотелось спрятаться и плакать, как в раннем детстве, когда было очень страшно из-за родительских криков. В случившемся она почему-то винила себя. Слишком мало она радовалась, слишком много черных мыслей позволила себе, пока они с Волькой жили у моря.

Родители ее притихли, ухаживали за ней, как за маленькой. Постарели, что ли? Или действительно за нее испугались? Галка не верила в то, что они могут когда-нибудь измениться, но наслаждалась тишиной дома, который впервые показался ей родным и уютным.

Наконец температура стала спадать. Галка наконец-то собралась выйти из дому. Хотелось просто посидеть на лавочке во дворе. Она уже подходила к двери, как раздался звонок домашнего телефона. Вот уже несколько лет домашним телефоном в семье практически не пользовались. У каждого имелся свой мобильный – зачем подходить к городскому? На домашний номер звонили, чтобы напомнить об оплате никому не нужного средства связи, который держали по какой-то иррациональной привычке. Или когда предлагали пластиковые окна. Или пройти социологический опрос. Полная чепуха. Правда, раза три-четыре прорывались на домашний дальние провинциальные родственники. Было и такое. Вот и сейчас. Галка подумала: подходить или нет? Наверняка какая-то чепуха. А потом махнула рукой и направилась к телефону.

– Галочка, это ты?

– Я, – ответила Галка, не узнавая пока звонящего.

– Галочка, это Нина Жаворонкова, подруга Наточки. Тетя Нина. Помнишь меня?

Конечно, Галка помнила любимую подругу своей тети. У них была еще детсадовская дружба. Потом в школе учились в одном классе. И так – до конца. До конца Наточкиной жизни.

– Помню, теть Нин, – сказала Галка, вздохнув.

– Галочка, беда какая! Я же только вчера узнала! Прилетела из дальних краев. Думаю, что это от Натки ничего нет? Ни весточки, столько месяцев. А у меня внучка родилась. Я у сына в Калифорнии сидела – помогала им с младенцем. Ну, я и замоталась. А прилетела, позвонила твоим, они мне и сказали, что Наточки уже больше полугода нет. Ах, Галочка, как я виновата!

– Виноваты, теть Нин? В чем? – насторожилась Галка.

– Во многом, детка. Я ведь незадолго до ее конца была в тех краях. Январь был, в море не поплаваешь, но путевку купила в спа-отель. Вот и заехала к ней. И ее не узнала. Она была всегда светлая. Изнутри светилась. А тут – погасла. И голос бесцветный, и губы синюшные. Я ей сказала, что к врачу бы надо, а она: «Смысла нет». Почему нет? Что случилось? Молчит. Ну как-то я ее разговорила, заболтала, она даже порозовела, улыбаться начала. Вроде и выглядеть стала получше. Я и подумала, что на нее просто серое небо давит… Вот моя вина: надо было тащить ее к врачу, ничего не слушать, никаких отговорок – тащить к врачу. Или просто «Скорую» вызвать, пусть бы сердце послушали, давление измерили… Все думаю об этом, не могу себя простить…

– Что уж теперь, теть Нин, – тускло произнесла Галка.

Про себя она отметила, что теперь появился свидетель: Наточке было почему-то очень плохо. И скорее всего сердце у нее действительно болело.

– Да. Что уж теперь, – эхом отозвалась тетя Нина. – Но это еще не все. Когда мы прощались, она вдруг говорит: «Подожди, я тебе передам кое-что для моей Галочки. Только пообещай мне, что отдашь это только ей. Лично. В ее руки. Не брату. Не его жене. Только Галочке. Клянись!» Я, конечно, поклялась. Еще и посмеялась, сказала, что она наши детсадовские игры снова затевает. А потом Натка добавила: «Только в руки Галочке и только после моей смерти». Я так испугалась! А она требует: «Клянись». Ну, я и поклялась. Это, похоже, книга какая-то. Упакована замысловато – откроешь, потом так уж не завернешь. Но я, понятное дело, открывать ничего не собиралась. На этот пакет и смотреть-то боялась. Вернулась в Москву, а через неделю полетела в Штаты. Забыла про пакет напрочь. Как вынула его, уложила в ящик письменного стола подальше (думала – на долгие годы), так и выпало все это у меня из головы. И только вчера, когда узнала, что Натки больше нет, вспомнила про пакет. Мама твоя сказала, что ты болеешь, спишь. Не хотела тебя тревожить. Сейчас вот на всякий случай позвонила: вдруг ты трубку возьмешь? Твои-то на работе должны быть. Хочу тебе пакет от Наточки передать.