глаза, называть вещи своими именами? Кто, скажите на милость, позволил ему копаться в прошлом своего работодателя?!

Кривошеин не изменился в лице и даже не переменил позы. Он, как и прежде, сидел в кресле, элегантно заложив ногу за ногу и держа руки на широких подлокотниках, но у Александра Леонидовича вдруг возникло ощущение, что начальник службы безопасности стоит перед ним по стойке «смирно», упрямо вздернув подбородок и спрятав глаза в тени надвинутой до самых бровей стальной каски.

– Разрешите быть свободным? – свойственным ему корректным до полной безжизненности тоном осведомился Кривошеин.

– Сидеть, – прорычал Вронский. – Сначала объясни, что ты имел в виду.

– Я имел в виду, что Марка Анатольевича связывало с этими тремя то же, что связывало их друг с другом. Те же две вещи. Или три, если принять во внимание близкое знакомство с вами. И еще я имел в виду, что Фарино – это уже совсем рядом, Александр Леонидович. Это уже не в соседний окоп, а прямиком в ваш, понимаете? – Он сделал короткую паузу. – Так я иду за расчетом?

– Погоди, – совладав с собой, спокойно и даже дружелюбно остановил его Вронский. – При чем тут расчет? За такие разговоры, если б я был дурак, тебе бы полагался расчет в девятимиллиметровой валюте. Не горячись, Дмитрий Иванович. Не надо брать с меня пример. Мне-то можно, я нынче нервный – друга у меня, понимаешь ли, убили. За всю жизнь случился один настоящий друг, и того… Эх!

Он порывисто поднялся с кресла, подошел к потайному бару, открыл его и, достав коньяк и две рюмки, вернулся к столу.

– И ведь что бесит, – продолжал он, вынимая пробку и аккуратно разливая коньяк по пузатым рюмкам. – Бесит даже не то, что его убили, а то, КАК убили. Будто дети развлекались, честное слово. Привязали на веревочку крысу или, там, лягушку, и ну с ней по двору бегать, над головой ее вертеть… А он, если хочешь знать, был умница! Другой такой головы днем с огнем не сыщешь. И как я теперь без него?.. А-а, чего там!.. Давай, что ли, помянем…

Они выпили, не чокаясь, и немного помолчали.

– Ты, Дмитрий Иванович, на меня не сердись, – сказал Вронский, когда стало ясно, что Кривошеин скорее откусит себе язык, чем заговорит первым. – Все это основательно выбило меня из колеи, а тут еще ты со своими разоблачениями… И как ты, скажи на милость, все это раскопал?

– Раскопал я далеко не все, – деликатно посасывая лимон, откликнулся Кривошеин. – Так, глухие отголоски… Вы тоже на меня не сердитесь, Александр Леонидович. Просто, когда на тебя возложена ответственность за, так сказать, оборону крепости, эту крепость надо досконально знать: где камешек расшатался и вот-вот вывалится, где крысы лаз прогрызли, где крыша течет, кто из солдат надежен, а кто только и ждет удобного момента, чтобы в кусты юркнуть… Вы можете со мной не согласиться – как говорится, вплоть до увольнения, но любой другой подход я считаю формальным и решительно неприемлемым. И поверьте, если бы не обстоятельства, я никогда и ни за что не сказал бы того, что сказал. Ни вам, ни кому бы то ни было еще.

– Понял, понял, – сказал Вронский. – Ценю. Благодарю. Сразу чувствуется настоящий профессионал. Так, говоришь, не все раскопал? То есть, если я правильно понял, у тебя ко мне имеются вопросы…

– Не без того, – деревянным голосом признал Кривошеин.

Александр Леонидович криво ухмыльнулся, вновь наполняя рюмки. Он знал, что Кривошеин умен, превосходно образован и обожает чтение, причем читает не что попало, а исключительно древних философов и классиков мировой художественной литературы. Его способность изъясняться на половине живых и мертвых языков планеты и мимикрировать хоть под члена любой из ныне здравствующих королевских семей не вызывала даже тени сомнения, но держаться он почему-то предпочитал, как заведующий складом вещевого довольствия прапорщик, застигнутый командиром дивизии за хищением солдатских портянок и хозяйственного мыла. Эта его манера безумно раздражала Александра Леонидовича, и ему, как обычно, стоило немалых трудов это раздражение подавить.

– Слушаю, – заслонив слегка перекосившееся от сдерживаемой злости лицо коньячной рюмкой, сказал он.

– Я не до конца понял, что произошло с вашими племянниками, – заявил бывший полковник внешней разведки. – Мне известно, что девочка погибла в результате несчастного случая, а мальчик каким-то образом пропал без вести. Но для пользы дела мне необходимо знать подробности. Поверьте, этот вопрос задан не из праздного любопытства.

Вронский вздохнул.

– А хочешь, открою военную тайну? – заговорщицким тоном произнес он. – Таким людям, как я, вопросов из праздного любопытства не задают. Даже самый бессмысленный ответ на самый тупой в мире вопрос, если он прозвучал из уст человека, чье состояние превышает хотя бы пару миллионов долларов, стоит приличных денег. Даже если кто-то задаст мне вопрос, а я вместо ответа плюну ему в рожу, описание этого процесса принесет потерпевшему кругленькую сумму. А если еще и с фотографиями – о-го-го! Честно говоря, плевок в рожу, если плюется человек моего круга, стоит дороже самого пространного и откровенного ответа. Кому нужны мои откровения? А вот плевок – это да, это новость, сенсация почти что… Так что выбирай, что тебе нужнее: информация или первые полосы во всех желтых газетенках России?

Кривошеин промолчал, по-прежнему глядя на него с подчеркнутым вниманием и всем своим видом выражая готовность слушать. Получилось у него, как всегда, очень красноречиво – пожалуй, он не сумел бы столь же исчерпывающим образом выразить свое мнение, даже если бы прямо в глаза обозвал Александра Леонидовича идиотом. Но извиняться перед ним Вронский не стал. Этот тип с малоподвижной, будто вырубленной из твердого дубового корня физиономией требовал от него подробного, обстоятельного признания. И не в том, что в детстве он воровал из буфета печенье или, скажем, с удовольствием поедал извлекаемых из носа козявок. Нет! Признаться следовало в таких вещах, как: а) педофилия и изнасилование несовершеннолетней, находившейся в тот момент под его опекой, и б) убийство упомянутой несовершеннолетней племянницы. Ну, или доведение до самоубийства. Как именно было дело, он помнил не слишком отчетливо, в тот вечер они с Марком основательно нагрузились дешевым ржаным виски, которое, судя по произведенному эффекту, вдобавок ко всему оказалось еще и поддельным. Смутно вспоминалось, что, бросаясь к окну с криком: «Куда, дура?! Стой!», – он испытывал сразу два взаимоисключающих