Моя жена согласилась, с ней поехала и ее сестра Фениченко. С тех пор они бесследно исчезли.

Я тут же приказал привести Михельсона, показал его гражданину Кащенко:

– Это он купил картину?

– Нет, совсем другой.

– Другого у нас нет, это провокация.

Мне сразу стало ясно: это дело рук ГПУ. Это понял и Кащенко. Я его подробно расспросил обо всем. Оказалось, какой-то их дальний знакомый предложил ему продать обе картины секретарю латвийской миссии для самого посланника. Автомобиль, на котором приехал тот знакомый с мнимым секретарем, имел латвийский флажок. Кроме того, «секретарь» позвонил в миссию, словом, не могло быть никаких сомнений в том, что картины покупает латвийский посланник через Михельсона.

Я сразу понял, Кащенко явился необходимой жертвой, провоцировали и желали скомпрометировать меня. Воображение нарисовало всю картину советского суда, где в качестве обвиняемого фигурирует гражданин Кащенко по делу о незаконном сбыте картин. Но суровый во всех других случаях прокурор находит смягчающее вину обстоятельство в том, что наивного, доверчивого гражданина ввел в заблуждение латвийский посланник. Конечно, открылся бы широкий простор для резких выпадов против всего капиталистического строя и «подрывной работы», которую ведут буржуи в борьбе с единственной в мире пролетарской страной СССР. Этот план был расстроен неосторожным и совсем непредвиденным шагом Кащенко. Провокаторы не ожидали, что он обратится в латвийскую миссию. Я был чрезвычайно рад, благодарен и очень сочувствовал ему.

Кащенко был энергичным и толковым рабочим, я его сердечно просил зайти ко мне еще раз, рассказать, чем закончилась вся эта история. Если же ему неудобно по каким-то причинам, пусть придет кто-то из его близких. 19 сентября ко мне явился гражданин Фениченко, отец обеих женщин, увезенных четыре дня назад. Он поведал:

– Когда мой зять Кащенко вернулся из латвийской миссии, мы бросились разыскивать нашего знакомого, посредничавшего при продаже картин. Мы забрали его силой и пригрозили расправиться самым решительным образом, если он не скажет, куда делись женщины с мнимым секретарем. Испугавшись, он рассказал, что они все четверо мирно ехали, вдруг автомобиль задержали милиционеры за якобы неправильную езду. Штраф – рубль, но «секретарь» запротестовал, отказался платить и приказал ехать в милицию. Когда мы подъехали к участку, оказалось, это ГПУ. Женщины страшно испугались, в растерянности одна из них сняла с пальца золотое кольцо и передала «секретарю». Автомобиль остался во дворе ГПУ, а меня отпустили.

Кащенко и Фениченко привели к следователю ГПУ. Пришлось прождать полтора часа, пока их допросили. «Посредника» следователь выпустил через другую дверь.

– От следователя мы узнали об аресте женщин, он отпустил только меня, старика. Кащенко тоже арестовали как сообщника незаконной продажи картин.

Я заявил НКИД энергичный протест. Тем не менее Кащенко и его жена были высланы из Москвы в административном порядке.

Такая атмосфера окружала нас все время, таковы условия, в которых приходилось работать, всегда чувствуя себя под надзором, в таинственном окружении. Ежедневно нужно было ждать подвоха, быть готовым к самым неожиданным провокационным выходкам, предвидеть западню. Так чувствовали себя мы, дипломатические представители. А каково ничем и никак не огражденным советским гражданам.

Провалившийся план лишь озлобил агентов ГПУ. Шантаж посланника провалился. Тогда агенты решили прибегнуть к еще более грубому приему. 4 октября 1924 года арестованный секретарь эстонского генерального консула в Ленинграде Росфельдт дал показание, напечатанное в советских газетах, о том, что латвийский военный атташе на приеме у военного комиссара Троцкого украл с письменного стола его записную книжку. Только позднее мы узнали уже из «дела» Бирка, что Ростфельдт – агент ГПУ.

Вскоре юные пионеры «школы Маркса» явились в латвийское посольство и потребовали, чтобы оно вернуло украденную книжку их почетному шефу Троцкому. Я сам вышел к ребятам, вступил с ними в беседу и с любопытством слушал, как они заученно отвечали на вопросы, как хорошо была отрепетирована вся эта сцена. Можно от души хохотать над этой безусой делегацией, ибо все это фантастично и глупо.

Тем не менее советская пресса раздула дело, якобы принимая его всерьез, а карикатурист Дени в «Известиях» № 222 поместил карикатуру, изображавшую латвийского военного атташе с моноклем, тащившего со стола записную книжку. Наверху стояло пояснение: «Латвийский военный атташе на приеме у наркомвоендела, пользуясь тем, что товарищ Троцкий отвернулся, стащил у него со стола записную книжку». Внизу подпись: «Дипломат за сверхурочной работой». Латвия тогда имела только одного военного представителя, теперешнего генерала латвийской армии Баха, который находился в Москве до 1922 года и ни разу не был принят Троцким, впрочем, как и никто другой из наших представителей. Абсурдность обвинения была так очевидна, вся эта история выглядела наивной бесцеремонной выдумкой, можно лишь удивляться, если бы к удивлению не примешивалось чувство брезгливости и отвращения. Цель этой примитивной мистификации ясна: показать русскому народу, что даже военный комиссар Троцкий открыто обворовывается «обнаглевшими буржуями». По этому случаю я даже не желал протестовать. Иронизируя, просил НКИД предложить комиссару Троцкому опровергнуть эту шантажную клевету, но, конечно, он этого не сделал. Вернее всего, ему и не сообщили о моем предложении, потому что и это совместная работа НКИД и ГПУ. Опровергать в данном случае означало уличать самих себя.

Но шантажировались не все государства, да и представители шантажировались не одинаково, разделившись на категории. В первую входили страны Средней зоны Европы, особенное внимание было обращено на Балтику, Польшу и Финляндию, а из восточных стран больше всего на Японию. Конечно, Англия тоже входила в эту первую группу. От шантажа были избавлены Китай и Ближний Восток. Уже из этого разделения внимательный наблюдатель мог понять, каковы планы иностранной политики СССР, на чем она строится, куда стремится, чего добивается, кого ловит и кого временно милует.

Если ГПУ часто шантажировало шумно, неумело, грубо, то «дело» Бирка можно назвать настоящим шедевром провокационного искусства.

Бирк был моим товарищем, я хорошо его знал и потому в его «шпионаж» никак не мог поверить. Всеми силами я старался выяснить действительную картину в деле, которое в 1926 году облетело весь мир и передавалось в самых различных вариациях. Мне хочется рассказать все, что я знал об этом деле по информации осведомленных людей, признанию самого Бирка и, наконец, материалам расследования и трех судебных процессов.

А. Бирк был первым эстонским министром иностранных дел. По образованию и профессии юрист, он всегда был очень осторожен, но, когда нужно, весьма решителен. При его участии был заключен первый мирный договор Эстонии с Россией еще тогда, когда с ней воевали все. Эстонское правительство назначило его своим посланником в Москву. Секретарем посольства был Джоди, у которого сложились хорошие, дружные отношения с одним чиновником из польского посольства в Москве. Польские власти были недовольны этим чиновником, отозвав его из Москвы. Это отразилось и на Джоди. От Бирка потребовали увольнения Джоди со службы. Бирк на это не согласился. Джоди остался. Против Бирка возникли недовольства. Произошел небольшой конфликт с военными властями.