На ночь французы достали походные койки — металлические раскладушки, обтянутые парусиной. После сырых, наспех собранных настилов это было все равно что ортопедический матрас. Снилась Маруся, и во сне она не смотрела сквозь него, отнюдь… Разбудил Максима аромат свежесваренного кофе, отменно крепкого — куда там едва заваренной бурде из «Пур-Наволока». Максим тепло простился с французами, надел впервые за неделю полностью высохшие ботинки и начал было верить, что весь этот поход — не такой уж фейл.

Напрасно, разумеется. Дезертирство и последовавший за ним расстрел не улучшили моральный климат в коллективе: офицеры орали еще шибче, солдаты усмехались еще кривее. Вдобавок зарядил мелкий холодный дождь, а по утрам поверхность луж подергивалась наледью. Передохнуть с дороги надеялись в Усть-Цильме, где и планировалось держать оборону от партизан. Это село на восемьсот дворов было больше и древнее большинства уездов Северной области. Находилось оно на слиянии Печоры с двумя местными реками, потому имело местное стратегическое значение.

Усть-Цильма встретила авангард измотанного отряда огнем. Один из офицеров заорал «Ложись!», и ближайшие солдаты немедленно повалились наземь, сохраняя между собой какое-то подобие дистанции.

—Мы что… в штыковую сейчас пойдем?— растерянно крикнул Максим залегшему неподалеку офицеру.

Тот сначала отполз с места падения и только потом ответил насмешливо:

—Отстаете от жизни, комиссар! Так только в первый год войны делали.

Максим растерялся. В его понимании солдаты теперь должны были броситься в атаку на противника под обязательное «ура»… а что еще тут можно сделать?

—Кто старой закалки был и в полный рост шел на пулеметы,— крикнул ему офицер, снова перекатившись,— они в раю уж теперь. А мы — выучились!

Максим намёк понял и тоже начал отползать по мокрому мху. Стрельба между тем стала реже, а после прекратилась полностью, но команда подниматься прозвучала только метров двести спустя. Когда Максим добрался до офицеров, те уже обсуждали сложившуюся ситуацию.

—Стрелков четверо, вооружены винтовками,— докладывал один.— Нас ждали и подпустили поближе намеренно, чтобы поразить наверняка.

—До Усть-Цильмы полверсты, а то и больше,— не удержался Максим.— Чем они там вооружены, раз так «подпустили»?

Жилин глянул на него как на умственно отсталого. Максим тут же пожалел, что не осилил промолчать. Нервы, черт бы их побрал. Все-таки впервые в жизни оказался под обстрелом.

—Скорее всего, мосинками, товарищ комиссар, самыми обычными трёхлинейками,— подчеркнуто терпеливо сказал Жилин.— Обычная дистанция для них. Буду признателен, если в дальнейшем вы нас перебивать не станете. У нас тут, видите ли, прямое столкновение с противником,— и он обернулся к прерванному офицеру: — Продолжайте доклад.

—Убито двое, ранено пятеро,— продолжил тот.— При отступлении нами прицельного огня не велось, сведений о количестве поражённых противников не имею.

—Так или иначе, наше положение противнику известно,— произнёс Жилин.— Однако известий о захвате села большевиками не поступало. Нельзя исключить, что местные защитники приняли нас в сумерках за красных партизан. Поднимите флаг — чтобы его было видно из села — на случай, если это действительно так. И начнём продумывать манёвр на случай обратного.

Сработал первый вариант — четверть часа спустя к лагерю подошли смущенные парламентёры. Поминутно кланяясь и рассыпаясь в извинениях, вызвались проводить отряд к сельскому начальству. Но даже опознав защитников, местные встретили их не слишком приветливо. Не то чтобы Максим ожидал цветочных гирлянд или хотя бы хлеба-соли на вышитом полотенце, но захлопывающиеся ставни и угрюмые взгляды исподлобья — это уже чересчур. Какая-то старуха выплеснула из деревянного ведра помои чуть ли не ему под ноги.

Волостной старшина не вышел им навстречу, дожидался со скрещенными на груди руками на высоком резном крыльце своего дома. Максим ожидал увидеть сурового патриарха с окладистой бородой, но старшина оказался молодым еще мужчиной, чисто выбритым, в городского вида сюртуке. Первым делом он объяснил причину столь холодного приема. Оказалось, вчера сбежавшие из отряда дезертиры изнасиловали трех местных женщин, собиравших на болотах морошку; одна из них, молоденькая, только просватанная девушка, повредилась умом, и как бы не навсегда. Максим скрипнул зубами — да уж, не так он представлял себе встречу Белой Гвардии с благодарным населением… Разумеется, он тут же принялся объяснять, что преступники будут объявлены в розыск и сурово наказаны, и старшина хмуро кивал. Но для местных-то это просто люди в такой же форме… да и какой, к чертовой матери, розыск на этих топях.

Заверения, что правительственные войска будут действовать строго в рамках законности и порядка, Максим отложил на потом. Теперь предстояло выполнить более насущную задачу — определить продрогших и вымотанных людей на постой. Старшина особого энтузиазма не выказал, однако вопрос решил быстро: оказалось, что в Усть-Цильме пустует почти три десятка домов. Старшина выделил провожатых, офицеры разделили отряд. Места под крышей должно было хватить всем. Максим отдал бы все на свете, чтобы стянуть промокшие ботинки и лечь уже хоть на лавке, хоть на полу, но пришлось вместе с интендантами идти в дом старшины и битых три часа торговаться за снабжение. Старшина настороженно разглядывал новые правительственные рубли; еще меньше его впечатлили щедрые обещания преимущественного права рыбной ловли на Печоре, налоговых льгот и финансирования строительства новой школы — после победы над большевиками, разумеется. Тем не менее продовольствие — в основном разного рода рыбу — удалось выторговать.

Причина такой сговорчивости крылась не в доверии к правительству Северной области, а в том, что красные партизаны грабили Усть-Цильму в сентябре уже дважды; какой хлеб не смогли вывезти, тот сожгли. Они же затопили на Печоре три баржи, груженные британским зерном. Этот старшина занимал свой пост всего две недели — его предшественника большевики расстреляли.

Жилин развернул карту и стал задавать вопросы об особенностях местности и предполагаемых перемещениях большевиков. Максим, как тут говорили, откланялся. Статная женщина в красном сарафане, подпоясанном под грудью, и причудливо повязанном платке подала ужин — густую уху и кулебяку с рыбой. После проводила Максима в горницу, где им с Жилиным было постелено на двух резных деревянных кроватях с пуховыми перинами. Начальство ночевало в богатых домах. Следовало пойти проверить, как разместились солдаты, но сил не осталось.

Усть-Цильма, женщины в традиционных костюмах

Горница была протоплена превосходно, без духоты и угара. Приятно пахло свежеоструганным деревом. У темных образов в углу теплилась лампада. Однако, несмотря на усталость, Максим не смог заснуть, все ворочался на слишком мягкой перине. Эти взгляды людей на улице — озлобленные, испуганные, тяжелые… Так ли встречают долгожданных защитников от грабителей и убийц? Припомнил, как старшина всякий раз отходил на несколько шагов, чтобы дать распоряжения провожатым… не хотел, чтобы офицеры его слышали? Сожженный хлеб, о котором известно только со слов местных… и огонь трехлинеек, которым их встретили. Что-то происходит здесь, за бревенчатыми фасадами больших домов с крохотными окнами, и никто не стремится доложить об этом правительственному комиссару.