как собственники имеем право решать, что будет в нашем подвале. Нужно только, чтобы все подписались под запросом». Представитель «Культурного центра» быстро находится: «Мы не против. Я лично обойду все квартиры, чтобы разъяснить все преимущества нашего предложения». Но участники «схода» просто игнорируют эту инициативу. Теперь они активно обсуждают предложение женщины-нотариуса:

– Она же юрист. Значит, может жалобу правильно написать.

– Да. Написать письмо в районную администрацию – вот это правильно!

– Мы все готовы подписаться. Все!

Люди немного успокаиваются: «Сама вызвалась – пусть пишет от всех жильцов». С этого момента участники «соседского схода» делегируют представительские полномочия инициативному нотариусу. Они мыслят в прагматическом ключе «безбилетника» Мансура Олсона: «Среди нас нашелся компетентный человек. Можно не напрягаться. Можно переложить на него ответственность за ситуацию». Никто не предлагает инициативной соседке помощь, только обещания «обязательно подписаться», один мужчина хочет подписаться «прямо сейчас», потому что его трудно застать. Ни содержание письма, ни сроки, в которые планируется его подготовить, ни какой-то общественный контроль над процедурой сбора подписей – ничего из процессуальных мелочей на «сходе» не обсуждается. «Соседский сход» завершается через полчаса после начала. По одному, по двое соседи покидают детскую площадку, расходясь по парадным. «Корейская культура очень уважительная к соседям… Мы верующие… Мы не какие-нибудь там…» – «кореец» в серебристом костюме высказывает вслед уходящим последние аргументы.

Описанный мной «соседский сход» представляет собой показательный случай, где отражаются основные отличительные признаки «публичной немоты». В начале встречи люди быстро определили «своих» (жильцов дома) и «чужих» (нового арендатора подвала). «Чужой» – значит, «себе на уме», «потенциально опасный», «блюдущий свой интерес» (прямо по Георгу Зиммелю [Зиммель 1994; 2008]). И потому никакой компромисс с ним невозможен. Самая верная стратегия – игнорировать «чужого». Соседи собрались, полчаса покричали, нашли наиболее активного, взявшего на себя ответственность за «решение вопроса», и разошлись по квартирам.

В итоге вот уже больше трех лет в подвале этого дома на Черной речке работает «Корейский культурный центр». Над входом повесили неприметную табличку с его названием на русском и корейском. Во дворе обычно тихо, как и обещал когда-то «кореец». Жители в целом довольны новыми арендаторами: «Конечно, никогда до конца не знаешь, что у них на уме… ведут себя тихо, и пусть пока».

Случай 2: дискуссии активистов градозащитных движений и локальных инициативных групп

На протяжении 2008–2012 годов мне удалось стать участником десятков собраний, дискуссий и рабочих встреч различных движений и инициативных групп, созданных петербуржцами для защиты историко-культурных памятников и городской среды от разного рода угроз (принудительной реновации исторического центра, уплотнительной застройки, вырубки скверов, мансардного строительства, «аварийного» расселения и т. п.).

Активисты собирались, чтобы обсудить текущие дела, согласовать позиции по той или иной проблеме, просто пообщаться, выработать стратегию коллективных действий, обсудить важные вопросы с «понимающими людьми». На встречи приходило от 5 до 40 человек, но обычно было 10–15 участников. Собрания активистов проходили в городских кафе или в офисах «дружественных» градозащитным движениям НКО («Мемориал», ВООПИК, петербургское отделение партии «Яблоко» и др.). Участники локальных инициативных групп для встреч обычно выбирали дворы, местные кафе или лестницы в парадных. Реже собирались в частных офисах или в квартирах у кого-то из активистов[126]. Коллективные обсуждения петербургских активистов обычно носили неформальный характер, редко регулировались каким-либо регламентом, почти никогда не протоколировались. Можно говорить о трех типичных сценариях, по которым развивались дискуссии в этой среде.

А) «Тусовочный» сценарий

Эту модель дискуссии я многократно наблюдал на собраниях одного из движений за сохранение исторической городской среды Петербурга. Пару раз в месяц 30–40 человек разного образовательного и профессионального статуса в возрасте от 20 до 25 лет, среди которых девушек было чуть больше, чем молодых людей, собирались в зале для семинаров, бесплатно предоставленном «дружественной» НКО. Обычно встречи назначались с помощью интернет-рассылки на шесть или семь часов вечера, чтобы активисты успели приехать после учебы/работы. Часам к восьми люди постепенно «подтягивались» на собрание. Они заваривали чай/кофе в пластиковых стаканчиках, собирались небольшими группами, болтали, выходили курить на улицу, потом наконец усаживались за большой овальный стол и начинали общую дискуссию. Ведущих в формальном смысле не было, каждый говорил, когда считал нужным и о чем хотел. Часто групповая дискуссия замирала, распадаясь на десяток параллельных разговоров в мини-группах. Потом общее обсуждение могло начаться снова и нередко заканчивалось «в кулуарах». Ощущение возникало такое, будто активисты сознательно избегают какой-либо, пусть даже минимальной, формализации своих еженедельных обсуждений. Их разговоры порой напоминали дружескую болтовню как способ проведения досуга. Развитие дискуссии по «тусовочному» сценарию не исключало споров вокруг актуальных для движения проблем (новые угрозы памятникам истории и культуры; планы, стратегия и тактика коллективных действий; распределение ответственности и т. п.). Однако полифоническая коммуникация в раздробленной на микрогруппы «тусовке» редко заканчивалась принятием каких-то общих решений. И как следствие слова достаточно редко превращались в дела: «Большая часть того, что обсуждается на собраниях, это мало связано с действительностью, с реальной работой. Это просто клуб. Люди собираются и все о чем-то разговаривают, потом расходятся. Никаких конкретных решений, никакой конкретики там не происходит» (Сергей, 1984 г. р., активист градозащитного движения).

Когда общественное движение зацикливается на «тусовочном» сценарии взаимодействия, возникают серьезные препятствия для организации общих коллективных действий, поскольку из дружеского «трепа», как правило, не рождается консолидированных решений, просто потому, что у этой формы коммуникации другие задачи. Но «тусовочный» сценарий не исключает возможности эффективных действий, чаще всего это инициативные проекты, когда импульсом активности становится личная вовлеченность одного из участников. Не обсуждая с другими, активист придумывал увлекающий его лично «проект», озвучивал его на собрании и брал на себя ответственность за его реализацию[127]. Как и в истории про женщину-нотариуса на соседском сходе, в «тусовочном» сценарии инициатор был одновременно и исполнителем, автор идеи становился главным ее «продюсером», продвигая свой «проект» к практической реализации, в то время как остальные участники не возражали, но и не вовлекались в процесс.

Б) «Авторитетный» сценарий

Идеалотипичным примером «авторитетного» сценария можно считать собрания другого городского движения – «экологов культуры»[128]. Раз в неделю 10–15 активистов приходили в заранее согласованное место. Обычно это были «сетевые кофейни», но в теплый сезон собирались и в городских парках: в беседках, на составленных вместе скамейках. Подсаживаясь за столики кафе, они, так же как и в «тусовочном» сценарии, образовывали микрогруппы по интересам и симпатиям. Общее собрание начиналось, когда в кофейню приходил «лидер» – наиболее авторитетный в движении активист, за которым большинство признает «право» на координацию совместной деятельности движения, – обстановка заметно менялась, быстро происходила общегрупповая консолидация.

Концентрируя и направляя внимание участников встречи,