Командир дивизии, встречая на финише разведчиков, был, наверное, тронут тем, что пели мы его любимую песню, да и шагали уже в ногу, с поднятыми головами и приличным равнением. Остановил он взвод, объявил всему взводу благодарность и добавил своим знаменитым кавказским акцентом: «…и награждаю взвод адным пара новий батынок!».

Надо сказать, что обувь, особенно у «стариков», которым уйти в запас помешала война, порядком износилась, так что все сроки носки их сапог давно уже истекли. И вот этой «пара батынок» взвод вышел из положения. Наш взводный лейтенант вручил эти ботинки красноармейцу, самые потрепанные сапоги которого были затем распороты и пущены на починку тех, которые еще можно было починить. И не одну пару починили!

Вот таким же методом делался ремонт «ходовой части», обуви, и здесь, на Первом Белорусском. Но что примечательно: тыловики привезли несколько пар новеньких трофейных немецких сапог. Пусть, мол, не желающие брать ботинки с обмотками поменяют их на добротную обувь. Путь-то предстоит неблизкий! В это время у нас, в том числе и на фронте, появился красочный плакат, на котором изображен советский солдат, надевающий новый сапог. И подпись: «Дойдем до Берлина!», и ведь не нашлось ни одного, кто бы захотел совершить этот обмен. Уж очень свежи, наверное, были в памяти другие плакаты, на которых изображены эти кованые фашистские сапоги, топчущие священную землю нашей Родины.

Умельцам из числа штрафников каким-то образом для некоторых молодых, особенно «франтоватых» взводных офицеров (а многие из нас хоть в чем-нибудь пытались следовать тогдашней молодежной моде), удалось пошить модные сапоги – «джимми» с тонкими и узкими носами, но… из солдатских брезентовых плащ-палаток! А чтобы они были похожи на хромовые, владельцы густо и часто смазывали их какой-то невероятной смесью свиного сала, сажи, сахара и еще чего-то. Блеска добивались, но прочности от этого не прибавлялось. И в первые же дни наступления они, как и английские ботинки, быстро разваливались. Ведь не по асфальту же, а по болотистой да песчаной белорусской земле приходилось в них топать. «Вносил» свою лепту в подготовку к наступлению и военторг, изредка навещавший нас. И, как говорили тогда, чего только в этом военторге не было: папирос не было, одеколона и лезвий к безопасным бритвам не было, даже зубного порошка не было! Единственное, что нам доставалось, – это маленькие кусочки бумаги, нарезанной специально под размер махорочных самокруток, да армейские жестяные пуговицы и петлицы к шинелям защитного цвета. Поговаривали, что все, более нужное, они распродавали до того, как добирались до ближайших к окопам мест.

Подготовка к наступлению заканчивалась. В ночь на 19 июля 1944 года мне, как главному «минеру», устроителю сооруженного нами минного поля, было приказано в определенных местах сделать несколько проходов, так как была уже объявлена готовность к наступлению. Хотя я сам минировал этот участок, снять и обезвредить мины оказалось непросто. Наверное, тогда я впервые услышал выражение «Инициатива наказуема!». Наступало очередное новолуние, и ночь в июле, и так не очень длинная, была еще и темной. Фонариком не воспользуешься, приходилось все делать на ощупь. Привлечь к этому делу кого-либо из взвода я не хотел, чтобы не повторилась трагедия, как с Омельченко. Пока я благополучно сделал эти проходы и обозначил их вешками с белыми тряпочками, мою гимнастерку, совершенно промокшую от пота, впору было выжимать. Вот это было напряжение! Но успел-таки к рассвету!

И как только стало светать, разразился мощный грохот канонады. Это была долгожданная артподготовка. Пока она шла, наши подразделения успешно преодолели наше же минное поле и почти вплотную приблизились к берегу реки. Завершающий залп «катюш» был условным сигналом «В атаку!».

Уже светало, и как на киноэкране, в зареве взрывов были видны дружно поднявшиеся по всей передовой бойцы и их стремительный рывок к немецким окопам. Преднаступательное возбуждение было сильным. «Засиделись», видно, в окопах! Но очень уж удивительным было то, что немец не вел встречного огня. Ну, думаем, здорово поработала наша артиллерия! Абсолютно все огневые точки подавила! И какая-то гордость за то, что мы за время окопного «бездействия» так точно разведали и определили эти огневые точки. С трудом преодолели болотистые берега и саму реку Выжевка, которая оказалась совсем неглубокой. И когда с громогласным «ура!» в ожидании рукопашной схватки вскочили в немецкие траншеи, удивились еще больше: они были пусты!!!

А ведь мы знали, что перед нами вместе с венгерскими вояками, или, как просто у нас их называли, мадьярами, оборонялась и отборная дивизия фашистов «Мертвая голова». Куда же они все подевались? Все-таки им, видимо, каким-то образом удалось пронюхать о времени нашего наступления. Так что наше «ура!», когда мы ворвались в окопы, как-то сразу заглохло. Вроде бы и хорошо, что так случилось, но настрой-то был на рукопашную!

А наступление, как нам было ясно из приказа, началось по всему левому флангу нашего фронта. Это было продолжением начавшейся еще в июне операции «Багратион». Направление наступления нашего батальона, вернее 38-й гвардейской Лозовской стрелковой дивизии, в оперативное подчинение которой мы тогда входили, было на Домачево, что южнее Бреста, с целью замкнуть кольцо окружения мощной Брестской группировки немцев.

Вскоре из самой обстановки и из сообщений командования батальона нам стало понятно, что противник, оставив отряды прикрытия, в эту ночь кое-где начал отход, минируя дороги, разрушая мосты и переправы. Но как далеко увели они свои отряды прикрытия? После того как мы достигли второй траншеи, посыльный от командира 110-го гвардейского стрелкового полка, на фланге которого мы действовали, передал двум нашим ротам приказ резко изменить направление наступления с задачей овладеть частью городка Ратно. В нем противник еще сильно сопротивлялся, нужно было захватить пока еще целый мост через реку Припять и не дать немцам взорвать его.

И не успели мы пройти метров 200–300 по более или менее сухому месту к берегу Припяти, как вдруг по нашим колоннам ударили несколько длинных и плотных пулеметных очередей. Наша 1-я рота и следующая с нами 2-я рота капитана Павла Тавлуя залегли и сразу же принялись готовить к предстоящему ближнему бою и оружие, и ручные гранаты.

По условленному ранее сигналу – серии красных ракет роты мощным рывком бросились вдоль берега реки, прикрывая себя шквальным огнем собственных автоматов и пулеметов и, не останавливаясь, ворвались в Ратно. Гранатами забрасывали места, откуда фрицы вели огонь, в том числе и несколько дотов и дзотов. И, буквально не отрываясь от убегавших гитлеровцев, сравнительно большая группа нашей роты, в основном взвод Усманова и мой, влетела на мост. Нам удалось быстро перебить и его охрану, и тех, кто пытался то ли заложить взрывчатку в опоры моста, то ли уже подрывать его. Захватив мост, мы сосредоточились на западной окраине городка.

Потери у нас, конечно, были. Но, как оказалось уже на другом берегу, среди наступающих штрафников было несколько человек, получивших ранения еще до штурма моста, но не покинувших поля боя. А ведь все права на это они уже имели: вину «кровью искупили». Но могли еще воевать – и воевали! Такие случаи были не единичными, и свидетельствовали они о высокой сознательности бойцов-штрафников. Конечно, бывали и такие, которые малейшую царапину выдавали за «обильно пролитую кровь». Но это уже было дело офицерской совести, у кого она не успела выветриться, и боевой солидарности.