Будущий этот монах был рожден в семье простого рыбака где-то на Белом море, в тысяче верст к северу от Вологды. Впрочем, может быть, рыбак этот был не так-то прост: деревня, даже, точнее, городок, где он родился, был из богатейших в то время – с тех пор он успел зачахнуть. Юный Василий (так он был крещен) был с детства научен грамоте, что сообразно времени и месту было редкостью, – так что отец Максим полагал, что учил его кто-то из монахов-миссионеров, у которых неподалеку – по северным, конечно, меркам, то есть верстах в двухстах – был перевалочный пункт, скит на реке, где они отдыхали, набираясь благодати, перед тем как отправляться крестить диких лопарей по всей необъятной Лапландии. Эти смертельно опасные странствования по заснеженной пустыне были овеяны для них такой же романтикой, как для героев Жюля Верна их кругосветные путешествия, с той только разницей, что выдуманные герои совершали их вынужденно или по велению азарта, а монахи – с глубоким чувством собственного предназначения. Неудивительно, что Василий, будущий Варлаам, сам захотел стать одним из них – но наставлявший его старец дал другое послушание: жениться, принять сан и идти в мир.

– Про жену его, – говорил отец Максим, отбросивший в увлечении свои слегка гаерские манеры, – мы не знаем даже имени – лишь то, что она была красавицей и «голубицей». Жили они бездетно, так что хоть Варлааму и не было благословения сделаться монахом, но образ жизни черного духовенства он соблюдал. Первым его подвигом было единоборство с бесом на Абрам-мысе – там издревле жил могучий и коварный злой дух, который любил топить карбасы (это такие местные лодочки, – пояснил он как бы в скобках), проплывавшие мимо. И местные рыбаки, чтобы откупиться, приносили ему небольшие жертвы, как их пращуры, еще до всякого крещения: или выливали в воду немного ворвани, или откладывали порцию какой-то еды – в общем, пытались его ублажить. И Варлааму это ужасно не нравилось: конечно, ему не жалко было той ерунды, что доставалась бесу, но сама идея, что рыбаки, вместо того чтобы помолиться Господу нашему, тайком ублажают черта, была ему как ножом по стеклу. Тогда он добрался до этого Абрам-мыса, только неизвестно как – на лодке или посуху, об этом предание молчит – и беса этого изгнал.

– А как изгнал? (Кое-что про эти дела я знала, думаю, лучше, чем отец Максим, но история меня увлекла.)

– Об этом тоже молчок. Вероятно, как положено: стал, прочитал молитву. Тот конечно: «Кто таков?» А Варлаам ему: «Твоя погибель, крест животворящий». В общем, бес этот с мыса убрался, но злобу на батюшку затаил и задумал ему отомстить. И вскоре случай ему представился.

– Вы понимаете, – тут он прямо поглядел на меня своими серыми умными глазками, – у нас нет его официального жития, как у Франциска Ассизского или Алексия человека Божия, – это все просто живет в тамошнем народе, причем они совершенно не рвутся вам ничего рассказывать, особенно мне, учитывая сан. Им так вбито было в голову, что шаг в сторону – и впадаешь в ересь, что они все дедовские предания на всякий случай почитают за таковую. То есть венчание-отпевание – это в церковь, где бачка (так он произносил «батюшка») за рубль все сделает в лучшем виде. Ну а для серьезных дел, чтобы живым с тони вернуться, есть собственные святые, такие же мужики, как и они сами, которых просят по дружбе, вроде как сосед соседа. Я однажды там, в тех местах, ждал лодку, чтобы переправиться на остров, а на море лег туман. И стоявший рядом, такой же ожидающий, говорит: «О, русский поп жену привез». Я спрашиваю: «Какой поп? Какую жену?» Он сперва отнекивался, а потом рассказал мне про Варлаама.

– Так и что жена?

– А вот что. Кереть, где они жили – городок на большом торговом пути: ладьи из Швеции и Норвегии плывут с товаром в Поморье и обратно. Там варили соль, ловили рыбу, добывали жемчуг: в общем, житье там было, как в любом месте, где не пшеничку сеют, а полагаются на удачу. Плюс приезжих много. И вот однажды выходит Варлаам из церкви, где он служил обедню, а навстречу ему нищая старушка. Он этой старушке подает копеечку, а старушка ему, чувствуя, вероятно, что теперь ему обязана – тут тонкая психология, которую не ждешь от грубой сказки, – рассказывает, что сперва была у него дома и его жена тоже подала ей милостыню, но просила не рассказывать, что у нее в гостях любовник. И знаете, что интересно? (Я не знала.) Жена у Варлаама всегда безымянная, старушка тоже, а вот любовник всегда с именем: зовут его то Олаф, то Фарлаф. Варлаам бежит домой – и тут варианты предания расходятся. Самое суровое и, похоже, древнее просто сообщает: «Дьявол простре сеть во уловление праведного, яко же древле на Адама, вложив бо его во убийство супружницы его». В более поздних и цветистых об этом говорится в стихах: сперва Варлаам спрашивает у прихожан: «Не видали ли миряне, где девалась госпожа?» А миряне ему с удовольствием отвечают: «Госпожа твоя за гульбой ушла… Она теперь пьяна, боса и без пояса». Или даже «Она боса и пьяна, с корабельщики целуется, со фарлафами валяется…»

Увлекшись, отец Максим произносил это нараспев и довольно громко, специально изображая как бы противный голосок деревенской сплетницы: выходило у него, надо признаться, довольно натурально. Кажется, Мамариной, которая во все время нашего разговора о чем-то вполголоса говорила с Шленским, это не понравилось, и она с натужным смешком его перебила:

– Батюшка, кажется, опять сел на своего любимого конька, неверную жену.

– Ну это, голубушка, даже какое-то неприличие выходит, – охотно отозвался тот, прервав свою былину и посмеиваясь. – Но поскольку наш любезный хозяин увлекся новыми плодами музы Владимира Павловича, мне поневоле пришлось взять на себя роль балагура, а то бы мы так и сидели, как поповны в гостях.

– Простите великодушно. – Лев Львович отложил наконец газету. – Очень уж любопытное оказалось чтение. Альцест наш тут выходит совершенным конем Апокалипсиса.

– Это в каком-нибудь высшем аллегорическом смысле? – заинтересовался отец Максим.

– В самом что ни на есть прямом. «И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».

– Глава шестая, стих восьмой, – проговорил машинально священник.

– Именно так. И вот Владимир Павлович утверждает здесь (он