что в цирк пока не вернется. Поскольку устроилась Евгения на очень хорошую работу преподавателем русского для иностранцев на курсах «Выстрел», что сулило отличные перспективы, правда, еще на полставки. Алексею аргументы жены не показались убедительными, но он и сам уже понимал, что не прижиться Евгении в цирке.

— Ты, главное, чаще пиши… — сказал Алексей из вагонного окна и подмигнул топчущейся рядом с матерью на перроне дочери: — Мы с Персиком тебя всегда ждем.

— А еще Персик пусть Максима ждет. Мы вместе приедем, — обещала Виктория. Смугленький мальчонка все чаще ночевал у Евгении. Жизнь у Светланы никак не ладилась. Разбил-таки Чекануху-Раю паралич. Оказались на Ланкиных руках — малыш полуторагодовалый и мать-инвалид. Постирать, обмыть, горшки выносить, да и деньги зарабатывать — все сама. Разошлись по спекулянткам красивые вещички, закупленные впрок от жадности в «Березке» на хосейновские «зелененькие», ведь и сыну и больной матери витамины требуются, а где их взять зимой-то? Измоталась Светлана, на себя рукой махнула.

— Ты хоть присядь, поешь с нами. Отощала совсем, — пригласила Евгения подругу за стол, раздевая раскрасневшегося от мороза Максима. А потом налила Ланке полную тарелку горячего борща и сметаны побольше положила.

— Жень, ты поспрашивай своих богатеньких дамочек, может кому моя бирюза приглянется. Но дешево не отдам. Сама знаешь — вещь первоклассная, заграничная, — жадно заглатывая еду, Светлана вытряхнула на клеенку из коробочки от духов «Диориссимо» хосейновский подарок. — Смотри, красота какая! — не удержалась, приложив к запястью браслет. Сердце Евгении сжалось от вида этой худенькой, почти старушечьей руки со сломанными запущенными ногтями.

— Обязательно Клавдии покажу, — заверила Евгения, упаковала импортную курицу: — Это на курсах в заказе дают. Отнеси матери. Ей бульон нужен. Кефира с молоком, творог сделаю и бульон от курицы остался.

— Ну, Евгения — благодетельница наша! И так Максим почти что на твоей шее. Потерпи еще немного, лады? Как только два исполнится отдам его в ясли на пятидневку. Может окрепнет к тому времени мой южный фруктик.

Лана уже пробовала поручить воспитание Макса государству, но не тех он, видно, был кровей: то ОРЗ, то краснуха, то воспаление легких. Врачи говорят — другая иммунная система, к северному климату не приспособлена. Будто, если он желтенький, то и не ее, Ланкин сын. Но обещали, что с возрастом организм окрепнет к окружению, адаптируется. «Как же адаптируешься к этому дерьму! — невесело думала Ланка, волоча санки с Максом по заваленному грязным снегом „Бродвею“. — Я уже тридцать пять лет здесь оттарабанила, а все никак иммунная система не свыкнется. С души воротит… Да, видать, у меня срок пожизненный».

2

Но все-таки эта длинная холодная зима, прихватившая еще март и пол-апреля, кончилась. Причем как-то сразу. Не успели оглянуться, окна помыть, зимние сапоги на антресоли попрятать, а вокруг все зелено и прогноз +20! Словно дождавшись приятной перемены в природе, умерла, отмучившись, Чекануха. Тихо и мирно, развязав руки Светлане, а на кладбище осыпала ее бедный гроб легкой метелью огромная, старая, густо цветущая черемуха. Спасибо ей, единственной, кто позаботился-таки о красоте для Раи, успел одарить нежным, почти неземным великолепием последний земной миг этой нескладной загубленной жизни.

…В июне, раньше, чем обещал, явился Алексей — с подарками, с наградами и дипломами.

— Значит все у тебя там хорошо, — явно огорчилась успехам мужа Женя. — И мы тут тоже молодцы. А ну, Вика, прочти папе басню Лафонтена, только с выражением, как ты умеешь, тоненьким голосом за лису и грубым — за ворону. Ее у нас с сентября в подготовительный класс в спецшколу в виде исключения берут, — мимоходом, сообщила мужу Евгения, и он понял, что планы на ближайшее будущее женой уже расписаны и облегченно вздохнул. Не придется заново громоздить хлипкую пирамиду из фальшивых «авось» (авось устроится, авось привыкнет Евгения в цирке) и бессильно наблюдать ее катастрофическое разрушение. Ведь уже сложилось вполне сносное житье: есть рабочий сезон холостяцкий, кочевой и есть каникулы — семейные, оседлые в Крюковской садово-огородной усадьбе. И теперь, предвкушая прогулки по лесу, рыбалку и возню в саду, Алексей с удовольствием паковал вещи. Дети играли тут же. Шестилетняя Виктория собирала в отдельную коробку свои игрушки для отправки на дачу, Максим, загостившись со вчерашнего вечера, рыча и фыркая возил по ковру новенький танк.

Евгения бегала по магазинам, запасая провизию «на дачу». Все-таки Солнечногорск не Кроюково, и кое-что у своих можно достать — мясо, колбасу, сосиски. Забить холодильник на даче хоть бы недели на две, а зелень своя, с огорода. Колбасу хорошо бы, конечно, взять «Одесскую» или «Краковскую» и тушенки припасти. Да еще у Светланки банок пять болгарских «голубцов в томате» для Козловских припрятано.

Евгения поднялась на второй этаж универмага в Светланкину галантерею. На прилавке стояла табличка «Учет».

— Нин, — наклонилась Евгению в кассу, — где это наша красавица пропадает? Не как областной слет ударников соцтруда? Нина зверем глянула в окошечко — нос красный, глаза вспухшие.

— Ты что, не в курсе? Убили Светланку… — И заголосила, выскочила из кабинки, а очередь — ничего, молчит — всеобщее сочувствие и понимание.

Новость облетела город еще утром, когда разошлись по домам дежурившие в ночную смену врачи, милиционеры и поднятые посреди ночи «Выстреловские» начальники. Разошлись отдохнуть, рассказав домочадцам о жутком ЧП, из-за которого теперь не одна шапка слетит. И понеслись слухи, перегружая нелепостью и без того скандальные факты.

Накануне вечером, в воскресенье, в 21.00 по московскому времени дежурный общежития курсов, едва присевший к телевизору для просмотра программы «Время», услышал на третьем этаже выстрел. Пока сориентировался, просигналил, как положено по Уставу на пост и поднимался к предполагаемому месту происшествия, услышал грохот и звон стекла. Прибывший через пять минут дежурный патруль обнаружил в комнате № 26, где проживали курсанты, Али Кулим и Фарид Бей, труп молодой женщины с огнестрельной раной в груди. Девица лежала на прибранной кровати в позе крайнего несогласия с происходящим: руки оборонительно прикрывали грудь, колени подтянуты к животу, в голубых глазах протест и удивление. В распахнутом окне сияло бледное июньское небо — признак северной «белой ночи» и колыхался край полосатой занавески, зацепившись за вырванную оконную петлю. Пустой светлый проем был похож на дверь, в которую только что кто-то вышел — торопливо и бесповоротно.

Перегнувшийся за подоконник сержант Глушков обнаружил внизу на асфальте распростертое тело мужчины с веслами в руках. Мужчина при близком осмотре оказавшееся курсантом третьего года обучения Игорем Пашутой, сжимавшим окровавленными руками обломки оконного косяка.

Дело не удалось толком прояснить. Поскольку главного участника происшествия выслушать не удалось (он