Я уже писал господину генералу, чтобы во время его путешествия не отняли Азова, ибо, как уверяют, турки делают большие вооружения против России, а у них войско лучше, чем у московитов. Конечно, если царь сам примет участие в путешествии, то для генерала это будет счастьем. Я опасаюсь только, чтобы не встретилось недостатка в деньгах, чтобы в государстве не вспыхнул мятеж или чтобы орды турок или татар не воспользовались отсутствием царя. Если он не предпримет путешествия, то, кажется мне, это будет наилучшее. Надобно надеяться, что всемогущий Бог устроит все дела по желанию».

Опасения Туртона, человека весьма проницательного и знающего, оказались небеспочвенными. Как раз накануне отъезда посольства в Москве были открыты два заговора — старца Авраамия и полковника Ивана Цыклера.

К двадцатым числам февраля все было готово к отъезду. На 24-е число Патрик Гордон назначил прощальный ужин, но Петр, против обыкновения, не приехал. Накануне два офицера Стремянного стрелецкого полка Ларион Елизарьев и Григорий Силин сообщили, что думный дворянин полковник Иван Цыклер подбивает стрельцов устроить пожар и, зная обыкновение царя являться на тушение пожаров, подстеречь его и убить.

Обрусевший иноземец Иван Цыклер принадлежал к числу ревностных сторонников царевны Софьи. Во время конфликта между Петром и Софьей в 1689 году он переметнулся на сторону Петра, но этим поступком не снискал доверия царя, относившегося к нему с подозрением и помнившего его участие в стрелецком бунте 1689 года. Честолюбивому карьеристу, мечтавшему о близости ко двору, совсем не понравилось, когда его во главе полка отправили на строительство порта в Таганрог. Цыклер утратил всякую надежду на повышение по службе и видел единственный путь в устранении Петра от власти и замене его на троне другим лицом. К осуществлению своей затеи он привлек двух родовитых людей из русских, чьи интересы, как они считали, были ущемлены Петром. Один из них, боярин Алексей Прохорович Соковнин, являлся родным братом знаменитых раскольниц боярыни Федосьи Морозовой и княгини Авдотьи Урусовой. Подобно сестрам, Соковнин враждебно относился к новшествам. Он был крайне недоволен тем, что его двух сыновей Петр решил отправить для обучения в «еретические» страны. Другой заговорщик, Федор Матвеевич Пушкин, гневался на царя за то, что его отец, боярин Матвей Пушкин, был назначен воеводою в Азов, что расценивалось как «поруха» чести. Как и Соковнин, Пушкин сопротивлялся отправке своих детей за границу.

Цыклер подсказал обиженным, как можно избавиться от отправки за границу их отпрысков, — для этого надлежало государя «изрезать ножей в пять». Соковнину он заявил: стрельцам можно «государя убить, потому что ездит он один, и на пожаре бывает малолюдством».

Под пыткой обвиняемые признали свою вину. Цыклер показал, что рассчитывал поднять донских казаков на бунт: «Как буду на Дону у городового дела Таганрога, то оставя ту службу с донскими казаками пойду к Москве для ее разорения и буду делать то же, что и Стенька Разин». Стрелецкому пятидесятнику Василию Филиппову он говаривал против отправки Великого посольства: «В государстве ныне многое нестроение для того, что государь едет за море и посылает послом Лефорта, и в ту посылку тощит казну многую, и иное многое нестроение есть, можно вам за то постоять». Перед казнью Цыклер сделал еще одно признание, на этот раз порочившее Софью, — перед первым Крымским походом царевна его часто призывала и велела, чтобы он над царем учинил убийство, за что обещали пожертвовать деревню. Однако в то время он, Цыклер, в просьбе царевне отказал.

Петр принял живейшее участие в расследовании дела, причем проявил при этом крайнюю жестокость. Он же разработал церемонию казни. Экзекуция проходила 4 марта 1697 года. Цыклер, Соковнин, Пушкин и их сообщники были казнены, причем казнь сопровождалась кощунственной церемонией: Петр считал идейным вдохновителем заговора умершего еще в 1685 году Ивана Михайловича Милославского, организатора стрелецкого бунта 1682 года. По повелению Петра гроб покойного был извлечен из могилы, привезен в санях, запряженных свиньями, к помосту, где производилась казнь, и поставлен под ним, чтобы кровь казненных лилась на гроб. Цыклер и Соковнин подверглись четвертованию, Пушкина обезглавили сразу. Были казнены и два стрелецких пятидесятника. Головы пяти казненных были воткнуты на железные рожны, вделанные в столб, поставленный на Красной площади. Трупы лежали у столба до июля.

Еще до этого процесса, в конце 1696-го — начале 1697 года, Преображенский приказ вел розыск по другому делу — кружка старца Авраамия, строителя подмосковного Андреевского монастыря. Следствие, однако, показало, что Авраамий и его сообщники никакой опасности для режима не представляют: у старца, придерживавшегося старомосковских взглядов, вызывало протест поведение Петра: «А в народе тужат многие и болезнуют о том: на кого было надеялися и ждали, как великий государь возмужает и сочетается законным браком, но, возмужав и женясь, уклонился в потехи, оставя лучшее, начал творити всем печальное и плачевное». Авраамий осуждал поведение Петра во время триумфального шествия войск из-под Азова, когда он шел пешком, а Шеин и Лефорт ехали: первый в карете, а второй в санях. Не одобряли члены кружка Семеновские и Кожуховские маневры. Участникам кружка был вынесен сравнительно мягкий по тем временам приговор: старца Авраамия сослали в Голутвин монастырь, а его сообщников после наказания кнутом отправили в Азов. Кстати, среди единомышленников старца значился и знаменитый публицист петровской поры Иван Посошков. Но никаких слов, осуждавших Петра, он не произносил (что подтвердил и Авраамий), а потому от наказания был освобожден.

Заговор Цыклера и дело Авраамия озаботили царя, однако нисколько не отразились на его планах. Великое посольство, как и намечалось, должно было отправиться в путь. Петр смолоду не привык менять своих решений и проявлял настойчивость в их реализации.

Свои полномочия по управлению государством он передал трем боярам: своему дяде Льву Кирилловичу Нарышкину, Борису Алексеевичу Голицыну, оказавшему ему неоценимую услугу во время борьбы с Софьей, и князю Петру Ивановичу Прозоровскому. Четвертым лицом, обеспечивавшим спокойствие в столице, был князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, руководитель Преображенского приказа, занимавшегося политическим сыском. Судя по отзыву о нем Б.И. Куракина, царь вполне мог положиться на преданность Федора Юрьевича: «Сей князь был характеру партикулярного: собою видом как монстра; нравом злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству так верный был, как никто другой». Приведенную характеристику Куракина подтвердил другой современник — брауншвейгский резидент Вебер: по его словам, Ромодановский «наказывал подсудимых, не спрашиваясь ни у кого, и на его приговор жаловаться было бесполезно».

Передовой отряд посольства выехал из Москвы 2 марта 1697 года. Это был обоз, нагруженный соболиной казной, золотыми монетами, «и солдаты и со всем посольским нарядом и платьем и другими важными припасами». Царь и великие послы задержались на несколько дней. 9 марта Лефорт давал прощальный пир, после которого Великое посольство выехало из Москвы.

О продвижении посольства к месту своего назначения мы узнаём из писем Петра, а также из Походного «Юрнала» (то есть журнала), регистрировавшего перемещение посольства из одного пункта в другой. В «Юрнале» от 9 марта читаем: «С Москвы марта 9 числа генерал Лефорт, собрався со всем обозом, поехали в путь и ночевали в селе Никольском. День был красен, а ночь была с небольшим ветром». В Никольском царь распрощался с оставшимися в Москве друзьями, дав им последние наставления о том, как поступать в его отсутствие.