Дом Николай построил, и наступила очередь огородить его. Участки у жителей в нашем Березове не меньше тридцати соток, а у него и все сорок; забор по периметру оказался больше ста пятидесяти метров. Делал забор прошлым летом сам Николай со своим зятем-помощником. Каждый, кто шел на речку, видел, как добротно и с умом ставили они, заливая цементом, железные столбы, приваривали к ним металлические перекладины, а потом на них крепили ровненькие доски — не сплошняком, а с просветами. Весь отпуск и все выходные дни с утра и до захода солнца Николай посвятил строительству, стараясь за сезон с забором управиться.

И вот Николай приступил к окраске возведенного забора. Ему предстояло несколько раз покрыть все пространство квадратных метров заборной доски: сначала пропиткой, потом краской. Работа нудная и потому утомительная. Все идут на речку, а Николай жарится на солнцепеке в трудах праведных. Решила я развлечь его разговорами. Для начала вспомнила про Тома Сойера, который в наказание получил задание покрасить длиннющий забор и повернул дело так, что забор покрасили другие мальчишки, оплатив право принять участие в столь увлекательном мероприятии своими «сокровищами». Посмеялись и решили перенять практику литературного героя.

В следующий раз поговорили о школьной химии, потом о поселковых новостях. Николай благодарно отзывался на мои разговоры: и от работы особо не отвлекаю, и время быстрее течет.

Так продолжалось дня три. Я ходила на речку купаться, а возвращаясь, на часок останавливалась потрепаться с ним о том о сем — по нашей общей дачной привычке.

И вот однажды, бросив свою кисточку в банку с водой, чтобы не застыла, он приготовился сказать мне что-то важное. Это было видно по его напряженному взгляду. За те несколько секунд, что Николай сверлил меня этим непонятным взглядом, я вспомнила все свои «прегрешения», за которые обычно цепляли меня неверующие дачники: зачем я крестные ходы без священника устраиваю, почему каждое воскресенье езжу в церковь, для чего «хватаю» на улице детей и вдалбливаю им про Бога и даже по какой причине не боюсь ходить в лес одна…

— А ты знаешь, что ты мне жизнь спасла? — вдруг услышала я и подумала: ну, это что-то новенькое, сейчас сцепимся.

— В смысле?

— Что в смысле! Жизнь спасла, говорю… — внушительно сказал Николай. — И вот тогда я понял, что Бог есть!

— Интересно… — все равно не верила я, что нет здесь подвоха.

— Помнишь, вы с Ольгой Ивановной ходили своим крестным ходом и вызвали ливень, пожар затушили…

— А разве ты знаешь об этом?

— Все же знают, не притворяйся! — сморщился он досадливо. Я действительно даже не подозревала, что «все знают», да еще и столько лет помнят. Плохо все-таки я думаю о людях, они лучше…

— И как же это… дело было? — почему-то засмеялась я.

— Тогда все стали заградительную канаву копать, — начал Николай, отчетливо проговаривая каждое слово. — Я тоже копал, Степка с пацанами еще тут вертелись. Потом они побежали за вами, а когда вернулись, мне показалось, что одного нет. Где, спрашиваю, а они мне в лес машут, мол, там остался. Выпорол я потом Степку за вранье, на всю жизнь запомнил!

— Значит, никто не пропадал?

— Нет, конечно, пацаны по глупости сказали, а я рванул в горящий лес, куда они мне махнули. Бегал, кричал, звал… но недолго. Дыма было полно, и я почему-то оказался в кольце огня. Со всех четырех сторон огонь несся прямо на меня, ветер страшенный был. В момент я понял, что всё, конец мне, спрятаться некуда, сгорю… Фу… — выдохнул Николай. — Я никому об этом не рассказывал. Страшное дело! Пожарище внутри леса был сумасшедший!

Я молчала. Трудно поверить, что человек пережил такую жуть и много лет никому об этом ни словом не обмолвился. Мне вдруг показалось, что Николай поставил высокий кирпичного цвета забор специально, чтобы оградить себя от пережитого в злосчастный день, и теперь именно поэтому может исторгнуть из своей души мутный осадок своего животного страха за жизнь… Я оказалась подходящим слушателем. Что-то такое фрейдистское… Всё-таки ученый.

— И тут я услышал твой истошный крик! — вдруг сказал он.

— Когда? — спросила я, поняв, что мои предыдущие умазаключения были невпопад. Надо дослушать человека, а потом делать выводы.

— Когда в кольцо огня попал. Я услышал твой истошный крик, и огонь в то же мгновение стал как-то расступаться, обратился вспять, не знаю, как сказать… И я вышел живой. Почти без ожогов, так только вот здесь по рукам, — показал Николай. — Тогда мне стало ясно, что Бог есть, — и он снова взялся за кисть.

— Ничего себе, рассказик, — растерянно сказала я, потому что даже не знала, как на него реагировать.

— Так что спасибо тебе… — И Николай начал красить свой забор.

— Почему же ты столько лет ничего не говорил?

— Что говорить? Всякое в жизни бывает! Сегодня, наверное, на солнце разморило, краской надышался, вот и сказал.

В общем, кремень ученый. Он красил свой забор, а я стала в сторонку, в тень, и своими вопросами старалась вытащить еще какие-то детали происшедшего.

— Это ведь чудо.

— Ну, чудо, и что? — ответил он.

— Надо же, чтобы люди узнали…

— Зачем?

— Это же чудо, — повторила я, — что ты от неминуемой смерти спасся.

— Ты теперь разнесешь всё это… чего я и боялся. Не надо, — сказал Николай, но чувствовалось, что поговорить на эту тему ему хотелось.

— Не хочешь, не разнесу! Мне самой интересно. А почему же ты неверующим остался?

— После того случая я сознательно крестился.

— Но в церковь не ходишь, креста не носишь… еще одного чуда ждешь? А вдруг не доживешь?

— Знаешь, некогда. Да и так хорошо. Смотри: солнце, птицы поют, трава зеленая, огурцы пошли, у нас и помидоры уже в теплице краснеют, — отговаривался он. — Потом как-нибудь. Уйду с работы, ты меня научишь.

Подобных очень предсказуемых разговоров, что «на пенсии в церковь пойдем», или что «Бог в душе», или что «я безгрешен», наслышалась я немало. По опыту зная, что уговоры в этом случае не только бесполезны, но и приводят к раздражению и даже ссорам, за лучшее я почла раскланяться. За таких крещеных я просто подаю записки о здравии и жду, когда Господь Сам просветит их сердца.

— Будем ждать, надеюсь, не вечно. Успехов в покраске! — пожелала я и отправилась к Ольге Ивановне.

С ней мы обсудили услышанное мной от Николая в деталях и очень порадовались о милости Божией, ему явленной.

— Я б после такого… не знаю, святой, наверно, стала. Забыла бы всё и только Богу молилась, — воскликнула Ольга Ивановна. — Вот ведь какие твердолобые!

— Да нет, ОльгИванн… — возразила я. — Вы же знаете Николая. Он очень хороший человек. Но большой ученый. Что-то там пока не срабатывает в мозгах. Представляете, целых семнадцать лет, бедолага, пытается по-научному объяснить себе это чудо. Мозги расплавились, а не получается. Решился поэтому мне высказать. Считаю, что это огромный шаг вперед. Я одного не пойму, почему он говорит, что истошный крик был именно мой… Странно. Мы с ним тогда были вообще незнакомы. Может, он всё это придумал?