Если красота Корнелии была безупречна, то ее несчастнаямать, тридцати пяти лет от роду, отличалась несравненным великолепием иизяществом форм и линий. Леонардо, пятнадцатилетний брат Корнелии, ни в чем неуступал сестре и матери.

— Ого, — обрадовался Браччиани, привлекая мальчикак себе, — давненько я не видел такого херувимчика.

Но злосчастное семейство настолько было подавлено пережитымистраданиями и горестями, что мы все невольно притихли, не спуская глаз сприбывших; вы же знаете, друзья, что злодею всегда доставляет неизъяснимоенаслаждение видеть горе, которое его порочность принесла безвинному человеку.

— Ого, в твоих глазах загорелся огонек, — шепнуламне Олимпия.

— Вполне возможно, — так же тихо ответилая, — только каменное сердце может остаться равнодушным при виде такогоспектакля.

— Я тоже не знаю ничего более восхитительного, —согласилась княгиня, — ничто на свете так не будоражит мне кровь и небросает в жар мою куночку.

Между тем представитель закона заговорил торжественным иугрожающим голосом:

— Надеюсь, вы полностью признаете свои преступления?

— Мы не совершили ничего дурного, — с достоинствомотвечала Корнелия.

— В какой-то момент я думала, что моя дочь виновна вворовстве, — добавила ее мать, — но ваше поведение объяснило мне все,и я поняла ваши черные замыслы.

— Скоро вы увидите их еще лучше, мадам.

Мы вывели пленников в небольшой сад, избранный местом казни,где Киджи подверг их строгому допросу, а я в это время возбуждала его дремлющиемужские атрибуты. Вы не представляете себе, с каким искусством он заманивал ихв ловушки, какие хитрые уловки он употребил для этого, и несмотря на их честныеи наивные ответы, Киджи признал их всех троих виновными и тут же вынесприговор. Олимпия связала мать, я схватила дочь, а граф и судья занялисьмальчиком.

Согласно правилам, прежде чем перейти к главной пытке,которая должна завершать эту церемонию, приговоренных подвергли, так сказать,предварительным мучениям. Олимпия взяла хлыст и исхлестала в кровь животКорнелии, Браччиани и Киджи розгами выпороли Леонардо, превратив в месивопрекрасные юношеские ягодицы, а я истерзала грудь матери. Затем мы связалинесчастным руки за спиной, привязали к ним перекинутые через ветки деревароковые веревки и начали поднимать и снова опускать их тела почти до самойземли; пятнадцать таких акробатических упражнений вывернули им плечи изсуставов, поломали руки, раздробили грудные кости и порвали связки и сухожилия,а на десятом из чрева Корнелии вывалился плод и упал прямо на чресла Киджи,которому я в это время энергично растирала член. При виде этого необыкновенногозрелища мы все, даже Браччиани, который крутил лебедку, не могли удержаться отизвержения, словом, все произошло в полном соответствии с ритуалом. Хотя спермапролилась, и мы несколько успокоились, никто не подумал о том, чтобы сделатьпередышку, и лебедка продолжала работать до тех пор, пока не вытрясла всю душуиз несчастных. Вот так злодейство поступает с невинностью, когда оно обладаетбогатством и влиянием и когда ему ничего не остается, кроме как обрушиться нанесчастье и бедность.

Ужасный план, назначенный на следующий день, был приведен висполнение в самом лучшем виде. Мы с Олимпией наблюдали катастрофу с террасы инеистово ласкали друг друга, глядя, как разгораются пожарища. К вечеру всетридцать семь приютов были охвачены пламенем, и количество погибших превысилодвадцать тысяч.

— Какое блаженство, черт меня побери! — восклицалая, извергаясь при виде необыкновенного спектакля, ставшего плодом преступленияОлимпии и ее единомышленников. — Как приятно совершать подобныезлодейства! О, непонятная и загадочная Природа, если и вправду оскорбляют тебятакие чудовищные дела, зачем ты заставляешь меня наслаждаться ими? Ахпотаскуха, быть может, ты меня обманула, внушив когда-то мысль оботвратительной божественной химере, которой, как говорят, ты служишь; и чтоесли мы являемся твоими рабами еще в меньшей степени, чем божьими? Быть может,никаких причин не требуется для следствия, и мы все, подчиняясь слепой,заложенной в нас силе, сами становимся силой, иррациональной и самодостаточной,и представляем собой лишь неразумные элементы некоей неподвластной нашемуразуму жизни, чьи тайные замыслы объясняют причину не только всеобщегодвижения, но и причину всех поступков и людей и животных.

Пожар бушевал восемь дней и ночей, и все это время нашидрузья не показывались; они появились только на девятое утро.

— Все кончено, — сказал судья, — и папаперестал стенать и ломать себе руки; я получил то, что хотел, поэтомусоблаговолите принять свое вознаграждение. Ваше чувствительное сердце, Олимпия,наверняка бы тронули эти грандиозные пожары; если бы вы только видели техдевочек, охваченных паникой, голеньких, метавшихся в поисках спасения отадского пламени, и эту орду головорезов, которых я расставил у дверей, с виламив руках, якобы для того, чтобы спасать несчастных, и которые заталкивали ихобратно в огонь, хотя, разумеется, некоторых, самых симпатичных, они спасли, итеперь эти юные красотки будут служить моей деспотичной похоти… Ах, Олимпия,если бы вы видели все это, вы умерли бы от удовольствия.

— Верю, верю, негодник, — улыбнулась мадамБоргезе, — и сколько же душ вы спасли?

— Около двухсот; они покамест находятся под охраной водном из моих дворцов, а потом я их распределю по своим загородным поместьям.Самые красивые образчики я подарю вам, а вместо благодарности я прошу толькоодного: чтобы время от времени вы приводили ко мне вот такие очаровательныесоздания. — И монсиньор указал на меня.

— Я хорошо знаю ваши взгляды относительно нашего пола,и тем более мне удивительно, что вы до сих пор думаете о ней, — заметилаОлимпия.

— Признаться, мои симпатии в данном случае нисколько несвязаны с моим членом; вам хорошо известно, что как только женщина начинаетотвечать любовью на плотские утехи, которыми мы с ней занимаемся, я перестаюплатить ей иной монетой, кроме презрения и ненависти. Я очень часто испытывалоба эти чувства к предмету своих страстей, и от этого мои удовольствиявозрастали многократно. Точно так же я отношусь к тому, что касаетсяблагодарности, и не люблю, когда женщина воображает, будто я чем-то ей обязан,коль скоро запятнал себя связью с ней; от женщины я не требую ничего, кромепокорности и бесстрастия, отличающих тот известный вам предмет, на который ясажусь каждый день, чтобы справить естественные надобности. Я никогда несчитал, что слияние двух тел может или должно вести к слиянию двух сердец; намой взгляд, физическая связь скорее чревата возникновением таких чувств, какотвращение, презрение, ненависть, но только не чувства любви; я не знаю другоготакого чувства, которое способно настолько подавить удовольствие и которое былобы так чуждо моему сердцу, как любовь. Однако, мадам, — продолжал Киджи,взяв меня за руку, — смею уверить вас, что образ ваших мыслей, чему я былсвидетелем, ставит вас в совершенно другое положение, и вы всегда будете пользоватьсяуважением любого свободомыслящего философа.