— Скажи, отец-боярин, а почему тогда ордынцы с одним полевым нарядом прямиком на Москву ринулись? Почему, к примеру, Рязань или Серпухов не стали, как обычно, разорять? Ведь если даже они задумали земское войско хитрым маневром обойти и атаковать беззащитную столицу, то должны были понимать, что кремль Московский — сокровищницу государственную им все равно не взять простым приступом, здесь нужна бомбардировка многодневная, мощной осадной артиллерией.

— Не знаю, дочка! — развел руками боярин. — Только чего уж тут гадать, раз оно уже так случилось.

— Позволь все же просить тебя от имени особой сотни не отменять готовность к срочной эвакуации. Пусть повозки стоят день и ночь запряженные, с запасом продовольствия. И возки боярские — тоже.

Ропша пристально посмотрел в глаза Катерине. Та спокойно выдержала его взгляд, не потупилась.

— Хорошо, сестра особница, — произнес наконец Ропша, прервав томительную паузу. — Я отдам такой приказ. Уверен, что просьба твоя основана не на девичьей прихоти да страхе, а на соображениях основательных.

— Спасибо за доверие, отец-боярин. Разреши идти?

— Ступай, дочка!

Катька вышла из хором на крыльцо, остановилась рядом с Кашкой, по-прежнему неторопливо прохаживающимся взад-вперед вдоль высоких перил на резных столбиках.

— Как я понимаю, совещание уже окончилось, — полувопросительно-полуутвердительно произнес Кашка. — А мне-то какой приказ будет? По-прежнему ждать Михася?

— Да нет, теперь это излишне. Ты хоть поел с дороги?

— Не успел.

— Тогда пойдем в поварню, я за тобой поухаживаю, попотчую, чем Бог послал, а ты мне расскажешь о тех событиях, что произошли с момента твоего отъезда из Москвы с пограничником Ваняткой, которого мы из лап опричников вырвали.

— Вот бы всю жизнь только такие мудрые приказы и получать! Пора тебе, Катерина, в воеводы, — рассмеялся Кашка.

— Не могу! На меня Михась за это обидится, ремнем отшлепает, чтобы не лезла не в свое дело. А воеводе невместно по заду получать!

Перебрасываясь веселыми шутками, они направились к поварне, возле которой под навесом стояли длинные столы, сейчас пустовавшие. Но не успели Кашка и Катерина пройти полпути, как их внимание привлек вначале еле слышный, затем все более явственный стук копыт, раздававшийся за закрытыми воротами усадьбы, мимо которых они шли к поварне. Невидимые за высоким частоколом всадники, достигнув ворот, осадили коней, и послышался громкий звучный голос человека, привыкшего повелевать, обращенный к часовому в привратной башенке:

— Доложи своему боярину, что воевода князь Михайло Воротынский ему челом бьет!

Часовой, повернув голову, крикнул начальнику караула, уже спешившему к воротам из караульной избы:

— Воевода князь Михайло Воротынский к боярину!

— Отворяйте! — на бегу скомандовал начальник двум часовым, стоявшим у ворот.

Тяжелые створки распахнулись, и полдюжины всадников, звеня доспехами и оружием, влетели во двор усадьбы и направились к крыльцу.

Начальник караула — седой ветеран, прекрасно знавший прибывшего к ним прославленного полководца, — принял у него поводья, подставил плечо, помогая спешиться, а затем произнес почтительно:

— Не обессудь, Михайло Иванович, подожди здесь, покуда я за боярином сбегаю. Ведь он наверняка захочет тебе навстречу с крыльца спуститься в знак величайшего уважения к дорогому гостю!

И начальник караула помчался наверх, в хоромы, проворней иного отрока прыгая через две ступеньки.

Катька и Кашка, враз забыв о еде, застыли столбами посреди двора, следя за происходящим. Все же Кашка, как более опытный и более голодный, вскоре тронул девушку за локоть и произнес вполголоса:

— Катенька, война — войной, а обед — по расписанию! Пойдем потрапезничаем, покуда наш боярин с князем встретятся да побеседуют. А там боярин, глядишь, и нас призовет, да сам все расскажет, что сочтет нужным.

— Идем, конечно! — с готовностью кивнула Катька и объяснила извиняющимся тоном: — Просто я князя Воротынского ни разу еще не видела, вот и остановилась, чтобы хорошенько разглядеть да на всю жизнь запомнить.

Боярин Ропша в наспех накинутой шубе, в высокой боярской шапке, смешно надетой набекрень, выскочил из дверей, словно по тревоге, и, грохоча по ступеням подковками на красных высоких каблуках сафьяновых сапог, сбежал с крыльца навстречу дорогому гостю.

— Михайло Иванович! Дорогой ты мой! Вот ведь радость нежданная! — с распростертыми объятиями устремился он к князю.

Князь сердечно обнялся с боярином, затем отступил на шаг и низко поклонился ему земным поклоном:

— Спасибо тебе, Ропша, старый боевой товарищ, за ту заботу и внимание, которые твои люди ко мне проявляли во время ссылки моей на Белоозере. Все друзья и даже родственники многие, опасаясь гнева царского, от меня отвернулись, а твои дружинники каждый месяц навещали, проделывая немалый путь через дремучие леса, глубокие снега и коварные топи. Поддерживали они меня и словом ласковым, и хлебом насущным. Век не забуду!

— Полноте, князь! Для людей православных сии поступки вполне естественны. Пойдем скорее в дом да поднимем чашу за здравие государя нашего, который от дурных советников избавился да истинных своих приверженцев, безвинно оклеветанных, из опалы вернул.

Боярин говорил громким голосом, чтобы его верноподданнические речи были отчетливо слышны даже за частоколом, окружавшим усадьбу. Царь Иван Васильевич, терпевший в последние годы одно военное поражение за другим, поневоле вынужден был возвращать из ссылок умелых полководцев. Однако вряд ли царь, отличавшийся маниакальной подозрительностью, снимал с прощенных воевод все обвинения и давал им полную свободу действий. Наверняка приказал следить за каждым их шагом, и где-нибудь поблизости от усадьбы Ропши сейчас затаились соглядатаи, тайно сопровождавшие князя Воротынского. Вот пусть они и услышат из уст боярина громогласную хвалу государю.

Князь с боярином поднялись в обеденную палату, уселись вдвоем за огромный дубовый стол, уже накрытый белой скатертью, вокруг которого суетились несколько ветеранов и поварят, спешно расставлявших блюда и напитки.

— Ну, князь, за тебя, за твое возвращение в ратный строй! — Ропша собственноручно налил ароматное фряжское вино из серебряного графина в золотые чарки.

Михайло Иванович взял протянутую чарку, встал, вновь низко поклонился хозяину. Сев и выпив до дна, он лукаво улыбнулся:

— Между прочим, Ропша, молодцы твои меня в ссылке потчевали не какими-то там винами заморскими, а вашим домашним изобретением, именуемым спиритусом. В холоде да в сырости этот спиритус душу и тело согревает несравненно лучше любых напитков изысканных.

— Все понял, князь, — улыбнулся в ответ Ропша. — Будет сделано. Лука! А подай-ка сюда баклажку нашенского!

Ветеран, руководивший сервировкой стола, уже почти законченной, кивнул и поспешно отправился выполнять указание боярина.