– Нет, Ману. – Я встала, погладила его курчавую огромную голову. – Никуда я не поеду. Мне здесь лучше.

Он задумался. Наморщив лоб, заявил:

– Ну, тогда я тут останусь. Мне тоже здесь лучше.

Но тут уже мы захохотали вдвоем. Нет, положительно, с Мануэлом ни о чем нельзя было говорить серьезно!

Наверное, в моей голове с рождения сместился какой-то винтик, полностью атрофировавший чувство ревности. Я беспокоилась только о том, чтобы Мануэл не вляпался в какую-нибудь историю, в которой капоэйра не поможет, и еще боялась, что он подцепит у своих девок какую-нибудь болезнь и посадит ее мне. Поэтому я время от времени проверяла карманы Ману на предмет наличия презервативов. К счастью, запас этого добра у него не переводился.

– Сумасшедшая баба, и больше ничего! – негодовала Милка, явившись как-то ко мне в гости и с возмущением наблюдая, как я вожусь с разросшимся «венериным волосом», рассаживая его по горшкам. – Что у тебя в голове, милая, мужик шляется, а она кактусы пересаживает!

– Это папоротник…

– Да хоть ананас! Слушай, дашь отросток потом, в конторе посажу… Я говорю, что он у тебя так и будет всю жизнь, как это самое в проруби, болтаться! Взяла бы хоть раз сковородку да ка-а-ак…

– Отстань. У тебя свой такой же.

– У меня муж-ж! – встала в позу королевы испанской Милка. – Ты что, дорогая, не цыганка, что ли?

Я иронически улыбнулась. Милка плюхнулась в кресло и засмеялась:

– Тьфу, забываю все… Да-а, тебя любой бы из наших с радостью взял. Красота – хоть гарем на стороне имей, жене Александре дела никакого.

– Да не люблю я его, вот и все.

– А я Кольку обожаю прямо! – закатила глаза Милка. – Но все ж таки свой мужик, личный, обидно как-то… Кормишь-кормишь засранца – а он все налево рулит.

Я не стала с ней спорить. У Милки к двадцати двум годам было вполне сложившееся мировоззрение, к тому же она со дня на день должна была родить, и портить ей лишний раз нервы мне не хотелось. Прерогатива в этом вопросе принадлежала блудливому супругу, который второй месяц не появлялся дома.

Однажды (это было уже весной) среди ночи зазвонил телефон. Я проснулась, кинулась в прихожую, первым делом подумав: не случилось ли что-нибудь с Ману и не из милиции ли звонят. Но тут же я вспомнила, что Ману спит на своем месте рядом со мной.

– Алло… Кто это?

– Санька, это я!!! – Отчаянный голос Милки согнал с меня последние остатки дремоты. Я слышала, как она рыдает в трубку, и испугалась по-настоящему: плакала Милка крайне редко.

– Пхэнори,[13]что случилось?!

– Санька, где наши все?! Звоню-звоню, нет никого! Санька, он меня сейчас убьет!

Из трубки доносились многоголосый детский рев и пьяное мужское рычание.

– Это Колька? Колька домой явился?!

– Да-а-а! Санька, он меня сейчас убьет, Санька…

Тут связь прервалась. Трубка запикала. Секунду я дико смотрела на нее; затем бросилась в комнату и лихорадочно начала одеваться. В спешке я грохнула дверцей шкафа так, что Мануэл, которого обычно нелегко было разбудить, проснулся и приподнялся на локте.

– Сандра… куда ты?

– Отстань, тороплюсь… – Я шепотом ругалась, путаясь в длинной юбке. – Спи давай, я скоро.

– Я с тобой, – Мануэл откинул одеяло.

– Да зачем ты мне там… – Я умолкла на полуслове, сообразив, что на поле битвы боец капоэйры вряд ли помешает. – Давай уже скорее, жеребец, вот твои штаны, одевайся! Ты машину водить умеешь?

Мануэл подтвердил, что умеет, и мы, кое-как одевшись, вдвоем вылетели из квартиры. Из соседней комнаты выглянула сонная физиономия Жозе, он спросил, куда мы собрались среди ночи, но отвечать мне было некогда. Пока Мануэл вызывал лифт, я вбежала в соседскую квартиру – у меня с давних пор были ключи. Там было темно и пусто. Я наугад нашла на полке шкафа ключи от Петькиного «Форда» и, стараясь не думать о том, что Петька скажет мне потом, выбежала обратно.

Водил Мануэл вполне пристойно, да и дорога была пустой. Разумеется, эта авантюра с «Фордом» была довольно опасной: что бы получилось, останови нас ГАИ? Ни у меня, ни у Ману не было водительских прав, машина была записана на Петьку, и до выяснения всех обстоятельств нам точно пришлось бы ночевать в отделении. Но бог был на нашей стороне, и до Новослободской мы домчались как на крыльях. Еще издали я увидела горящие окна Милкиной квартиры – единственные на весь темный дом. Пронзительные Милкины вопли, перемежаемые криками детей, оглашали пустой двор с единственным фонарем над песочницей. В окнах метались черные тени.

– Ману, быстрей! – скомандовала я, выскакивая из машины. Мануэл хлопнул дверцей, взлетел на пятый этаж впереди меня, плечом высадил дверь, и мы с грохотом ввалились внутрь.

Сначала я вообще ничего не поняла, потому что со всех сторон ко мне кинулись дети – ревущие, перепуганные, в ночных рубашках и пижамках. Три девчонки, мал мала меньше, вцепились в меня намертво, я еле сумела отодрать детские ручки от своего пальто. Самый младший, годовалый Юрка истошно орал в кроватке, вцепившись в деревянные прутья. Путаясь в девчонках, я кое-как пробралась к кроватке и схватила малыша на руки. Он зарылся ко мне под пальто и, всхлипывая, умолк. Только после этого я увидела валяющиеся на полу шторы и сорванный карниз, разбитое зеркало, залитые вином обои, перевернутый комод, выброшенные на пол детские вещи…

– Милка!!! – заорала я. – Где ты?!

Из соседней комнаты донесся грохот и дикий визг. Мануэл кинулся туда, и через мгновение из комнаты в коридор головой вперед вылетел Милкин супруг. Он страшно выругался, с трудом встал, и я увидела, что Колька вдребезги пьян. Он кинулся обратно – и вторично вылетел в коридор. На этот раз приземление было менее удачным: Колька приложился лбом о гардероб и тихо сполз по нему на пол. Я оторвала наконец от себя девочек и с Юркой на руках побежала в соседнюю комнату.

Там Мануэл осторожно поднимал с пола Милку. Та, бесформенная со своим огромным животом, с разорванной почти до пупа ночной рубашкой, плакала навзрыд и даже не замечала, что надо бы закрыть чем-нибудь обнаженную грудь. Ее распущенные волосы падали на лицо, а когда Милка отбросила черные пряди назад, у Ману вырвался болезненный возглас, а я зажмурилась.

– Ничего… – сквозь всхлипы сказала Милка. – Это из-за крови, губу разбил, гад… И бровь… Вот я сейчас умоюсь, лучше будет. Да чего ты, дура, детей притащила сюда, и так целый вечер любуются! Уводи вон!

– Одевайся, и поехали отсюда, – твердо сказала я. В душе я боялась, что Милка откажется, но она только недоуменно обвела взглядом разгромленную квартиру:

– А… как же я здесь все брошу? А детей куда?

– С собой, куда еще… Иди умывайся, я их одену пока.