себя под руку, играет с ним в карты, зовет «мой дружок», «родной» и, наверное, не откажет ему в покровительстве, когда это ему понадобится. Молчалин уверен, что идет правильным путем и советует и Чацкому съездить «к Татьяне Юрьевне», так как, по его словам, «частенько там мы покровительство находим, где не метим».

Сам Молчалин признает в себе два «таланта»: «умеренность» и «аккуратность», и нет сомненья, что с такими свойствами «он дойдет до степеней известных», как замечает Чацкий, прибавляя: «ведь нынче любят бессловесных». Молчалин действительно — бессловесный, так как не только не высказывает, но даже и не имеет собственного мнения, — недаром Грибоедов назвал его «Молчалиным»:

В мои лета не должно сметь Свое суждение иметь, —

говорит он. Зачем рисковать «иметь свое сужденье», когда настолько проще и безопаснее думать, говорить и поступать так, как это делают старшие, как делает княгиня Марья Алексеевна, как «все»? Да и может ли Молчалин иметь свое мнение? Он, несомненно, глуп, ограничен, хотя и хитер. Это — мелкая душа. Мы видим низость и подлость его поведения с Софьей; он притворяется, что любит ее, потому что думает, что это может ему быть выгодным, и в то же время заигрывает с Лизой; он подло ползает на коленях перед Софьей, вымаливая ее прощенья, и сразу после этого спешит спрятаться от гнева Фамусова, как настоящий трус. Жалкий тип Молчалина изображен Грибоедовым с беспощадным реализмом.

Не менее ярка фигура Скалозуба. «Созвездие маневров и мазурки», — говорит про него Чацкий. В лице Скалозуба Грибоедов карикатурно изобразил тот тип военных, которые обращают внимание главным образом на внешнюю часть военной службы, интересуются формой, отличающей один полк от другого, занимаются муштровкой, «шагистикой», как тогда говорили, и лишены того настоящего военного духа, который создал доблесть русского войска. В Скалозубе воплощена вся пошлость, вся ограниченность такого рода офицеров. Имя его свидетельствует о том, что он постоянно «зубоскалит», шутит, старается острить; но остроты его вовсе не смешны, а именно пошлы; типичен его рассказ о княгине Ласовой, которая, упав с лошади,

...на днях расшиблась в пух:

Жокей не поддержал — считал он, видно, мух.

И без того она, как слышно, неуклюжа,

Теперь ребра недостает,

Так для поддержки ищет мужа.

Типичен его ответ на вопрос Фамусова, в каком родстве с ним состоит Настасья Николаевна:

Не знаю-с, виноват:

Мы с нею вместе не служили.

Этой остротой Скалозуб хочет показать, что ничто вне военной службы его не интересует. Что же занимает его? «...в мундирах выпушки, погончики, петлички...», — сравнение гвардии с армией, в которой у офицеров «все так прилажено и талии так узки»... Стремится Скалозуб только к чинам, наградам, повышениям. Сам он — полковник, но уже «метит в генералы». Интересно узнать, каким образом достиг он высокого чина; он сам совершенно откровенно рассказывает, что повышение по службе получал не за личные заслуги, а по счастливым стечениям обстоятельств:

Довольно счастлив я в товарищах моих, —

Вакансии как раз открыты:

То старших выключат иных,

Другие, смотришь, перебиты.

Откровенность, с которой Скалозуб говорит о своем повышении, свидетельствует о его крайней глупости:

Речист, а больно не хитер, —

характеризует его Лиза. Так же, как и Фамусов, он убежден во вреде науки и желает, чтобы во всех лицеях и гимназиях детей учили бы маршировать, а книги сохраняли бы «так, для больших оказий».

Вот какого зятя желал бы иметь Фамусов! Среди московского общества Скалозуб безусловно — герой... «не моего романа», — говорит Софья. Ей он противен не только потому, что она любит Молчалина; она понимает пустоту и глупость Скалозуба, — он «слова умного не выговорил с роду». Софья, несомненно, выделяется из окружающего ее общества, стоит выше общего уровня московских девиц, княжон Тугоуховских, интересы которых сводятся только к туалетам. А между тем Софья получила воспитание, общее всем барышням светского общества. Гувернантки, учителя-иностранцы, — мадам Розье, танцмейстер Гильоме, — «француз, подбитый ветерком», — французские романы. Воспитанье это дало Софье внешний лоск светской барышни, но внутренне не дало ей ничего. Софья не знает жизни, не понимает того, что кругом нее творится, не понимает возмущенья Чацкого, его недовольства московским обществом. Из-за того же незнания жизни Софья не понимает истинного характера Молчалина; сама она склонна к сентиментальности, к романтизму, который она почерпала во французских романах, и вот она идеализирует Молчалина, считает, что он «за других себя забыть готов», что у него «на душе проступков никаких»; в ее глазах он добр, «уступчив, скромен, тих». Чацкий совершенно справедливо говорит Софье, что, любя Молчалина, она придала ему свойства характера, которые выдумала за него («быть может, качеств Ваших тьму, любуясь им, Вы придали ему»). В Софье есть прямота, искренность и известная нравственная свобода; она не считается с тем, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна», не дорожит общественным мнением:

кем из них я дорожу? —

говорит она. —

Хочу —. люблю, хочу — скажу:

Да что мне до кого, до них? до всей вселенны?

Смешно? — пусть шутят их; досадно? — пусть бранят.

Ее холодность к Чацкому вполне объяснима и только свидетельствует о ее искренности; девочкой она его любила, может быть, была оскорблена его отъездом: «у нас ему казалось скучно», — вспоминает она; теперь же, когда она любит Молчалина, Чацкий, естественно, ей неприятен, она боится его острого, проницательного взгляда. К тому же Чацкий несколько раз очень нелестно отзывается о Молчалине и выводит Софью из себя, — вот почему она жестокой шуткой мстит ему, распуская слух о его сумасшествии.

В последнем действии, когда перед Софьей открывается вся низость души Молчалина, она действительно жалка; тут тоже видна ее прямота, когда вся в слезах она говорит Чацкому: «Я виню себя кругом».

Рядом с Софьей стоит фигура бойкой служанки Лизы. Она немного напоминает субреток французских комедий, но Грибоедов сумел придать ей столько свежести, с таким реализмом изобразил ее, что Лиза — совершенно живая фигура.

Огромный талант Грибоедова сказывается именно в том,