— Приветствуем тебя, Цезарь! Приветствуем тебя, Цезарь!

Я увидел мужчину, который, сидя на белой лошади, проехал через южные ворота оппидума. Он прямо держался в седле и надменно смотрел на тех, кто пришел, чтобы приветствовать его. На Цезаре были искусно украшенные латы, плечи и спину закрывала красная накидка. Слева и справа ехали сопровождавшие его воины из вспомогательных войск легиона. За Цезарем следовали офицеры, легаты, трибуны и префекты. Но среди всех этих людей я видел только одного воина на белом коне. Я бы с огромным удовольствием сказал, что он напоминал мне объевшуюся крысу, но это было бы неправдой. Гай Юлий Цезарь произвел на меня впечатление, которое я мог бы сравнить с чувствами, вызванными в моей душе личным знакомством с великим Дивиконом. Как ни странно, этот римлянин тоже воспринимался мною как воплощение бесстрашия и презрения к смерти, свойственных только кельтам. Полководец, въехавший на главную улицу Генавы через южные ворота, казался мне неким явлением природы, которое никто и ничто не может остановить. Но было во взгляде Цезаря что-то такое, чем он отличался от князя тигуринов. Я не заметил в глазах римлянина ни необузданного удальства, ни свободолюбия. Нет, одного взгляда на Цезаря было достаточно, чтобы понять: этому человеку неведом стыд, он — циник, способный на все ради достижения своей цели. Если честно, я представлял себе этого великого полководца несколько иначе, во всяком случае, не таким худым и бледным. Цезарь пренебрежительно, сверху вниз смотрел на толпу, на его лице играла улыбка человека, который привык бросать на ветер огромные суммы денег и даже рисковать собственной жизнью ради удовлетворения своих страстей. История знает немало примеров, когда победителем из смертельной схватки выходил хитрый тактик, в то время как отважный герой погибал, став жертвой своей же собственной храбрости. Цезарь не был кельтом. Он был римлянином до мозга костей: честолюбивым и тщеславным, но в то же время готовым рисковать своей жизнью.

— Приветствуем тебя, Цезарь! — кричали его легионеры вновь и вновь, поднимая вверх правую руку. Полководец лишь сдержанно улыбался в ответ. В те мгновения мне казалось, что это улыбка злодея, который долгое время вынашивал невероятно жестокий, изощренный план и только что закончил размышлять над самыми важными деталями.

Я увидел и услышал достаточно. Сейчас я должен был как можно быстрее отправляться к моим соплеменникам, расположившимся на противоположном берегу Родана. Но сначала я хотел купить у Нигера Фабия тот великолепный шелковый платок с вышитыми на нем лошадьми. Только богам известно, смогу ли я когда-нибудь вновь оказаться на территории римской провинции. Конечно, все эти годы я мечтал о том, чтобы побывать в Массилии и, возможно, однажды даже увидеть Рим, но сейчас меня занимали совершенно иные мысли. Часто бывает так, что одно-единственное событие заставляет нас изменить свое отношение к нашим собственным мечтам. Они начинают казаться нам странными, хотя раньше придавали силы и, казалось, могли помочь свернуть горы. Когда же до мечты можно дотянуться рукой, мы с разочарованием отворачиваемся от нее.

Почему боги так жестоки к нам? Неужели они не понимают, как много страданий нам причиняют?

Я попрощался с Кретосом и сообщил ему напоследок, что хотел бы обдумать его предложение, поскольку от моего ответа в немалой степени будет зависеть моя судьба и дальнейшая жизнь. Купец заверил, что он прекрасно понимает меня и готов ждать.

— Можешь не торопиться, Корисиос. Я пробуду в Генаве не меньше десяти дней. Мне нужно во что бы то ни стало выяснить, какие планы вынашивает Цезарь.

Нигер Фабий был рад увидеть меня вновь. Он хотел тут же усадить меня за стол, напоить отменным вином и угостить вкуснейшими блюдами, но я извинился и ответил, что, к сожалению, очень спешу. Узнав о моем желании купить шелковый платок, купец сказал, что с радостью продаст мне его за два серебряных денария. Когда мы закончили торговаться, я стал обладателем этой великолепной вещи, заплатив за нее всего лишь один денарий. Тогда я понял: покупая что-либо у торговцев или купцов, ни в коем случае нельзя отдавать за товар больше, чем половина изначально названной ими цены. Нигер Фабий обнял меня так, словно я был его старым другом, и в очередной раз заверил, что всегда будет рад видеть меня.

Сев на лошадей, мы с Вандой направились к мосту. Я был несколько расстроен из-за того, что так сложились обстоятельства — ведь я искренне радовался, оказавшись наконец в Генаве, а теперь, когда в оппидум аллоброгов прибыл Цезарь, на горизонте начали сгущаться черные тучи. Все, что мне до сих пор приходилось слышать об этом полководце, стало вдруг реальным и больше не казалось всего лишь страшной легендой. Угроза приобрела вполне определенные черты.

По пути к мосту нам пришлось пробираться сквозь толпу легионеров. Выполняя приказы своих центурионов, солдаты сняли кольчуги и амуницию, чтобы взять в руки инструменты, которые, похоже, имелись у каждого из них. Легионеры заполнили огромный пустырь, протянувшийся до самой реки. Со всех сторон слышался стук плотницких молотков, монотонные звуки тяжелых пил и треск дерева, раскалываемого мощными ударами тяжелых топоров. Объезжая рабов и солдат и глядя на основания деревянных строений, которые уже начали расти на пустырях, мы направлялись к берегу реки. Я не поверил собственным глазам: несколько десятков легионеров заканчивали разбирать мост через Родан. Цезарь отдал приказ снести мост! Чего он хотел добиться этим? Помешать кельтам войти на территорию римской провинции? Или спровоцировать нас? На противоположном берегу реки слышались недовольные возгласы, разочарованные крики и плач. Похоже, в палаточном лагере кельтов царило прескверное настроение. Большинство из тех, кто решил отправиться к побережью Атлантикуса, вот уже много дней напролет сидели рядом со своими временными жилищами и, скорее всего, допивали римское вино, запасов которого должно было хватить на время путешествия в новые земли.

Некоторые горячие головы, выпив лишнего, заходили в воду по колено и кричали, что они переплывут реку, чтобы размяться и как следует развлечься, собрав столько голов легионеров, сколько смогут унести. Похоже, только авторитет кельтских князей и друидов мог помешать этим отчаянным воинам выполнить их угрозы. Так уж было принято у кельтов: даже если вожди заключали мир, то обычно никто не имел ничего против, когда юноши ночью ради развлечения отправлялись на охоту за головами. Но сейчас был особый случай: старейшины и вожди не хотели давать Цезарю ни малейшего повода для нападения на кельтские племена, которые вряд ли смогли бы успешно отразить атаки хорошо организованных римлян.

Тем не менее мы с Вандой покинули пределы Генавы. Мы хотели спуститься вниз по течению и готовы были воспользоваться любой удобной возможностью, которая позволила бы нам переправиться через Родан.

Но то, что мы увидели за стенами оппидума, превзошло все наши ожидания и совершенно не укладывалось у меня в голове. Десятый легион Цезаря начал обустраивать на равнине рядом с Генавой военный лагерь размером примерно полторы на полторы мили, который рос буквально на глазах.

— Корисиос!

Я заметил Кретоса, сидевшего с несколькими вольноотпущенниками — раньше все они были греческими рабами — на небольшом холме и наблюдавшего за слаженной работой легионеров. Мы спешились и присели на траву рядом с ним.