Дрозды и фебы вылетали из гнезд возле нашего дома, будучи уже размером со взрослую птицу, когда их возраст составлял от силы недели две. Сначала птенцы получали тепло, потому что их насиживали родители, а потом стали согреваться от собственного метаболизма. Растения теплыми летними днями росли с такой же впечатляющей скоростью. Рейчел следила за тем, что делается в саду, а я больше обращал внимание на то, что происходит за его пределами. На ежедневной пробежке мимо бобровой запруды меня особенно впечатляло, как быстро появляются новые побеги на пеньках сгрызенных бобрами деревьев. Некоторые побеги ясеня за сезон поднялись почти на три метра, а побеги красного клена выросли на целых 170 сантиметров. Все лето побеги вытягивались почти на 2,5 сантиметра в день. Хотя меня сильно удивила такая скорость роста, еще большее впечатление произвело то, как резко рост остановился. У большинства деревьев ветки перестали удлиняться к середине июня, когда впереди было еще три месяца лета, но лозы и некоторые побеги на пеньках (те, что были на прямом солнце) продолжали расти с огромной скоростью. Тепло и солнечный свет трансформируются в рост, только если и остальных ресурсов хватает. В пустынях тепла и света много, но растет обычно все очень медленно.

В пустынях организмы демонстрируют чудеса выживания, поэтому в экстремальной пустыне – где особенно мало воды и особенно жарко – стоит искать самые удивительные проявления биологической изобретательности. Пустыня Намиб вдоль Берега Скелетов в Южной Африке – кладезь экзотических и странных явлений: это и серебристые муравьи, и стоящие на голове жуки; маленькие растения, мимикрирующие под камни, чтобы терять меньше воды и не попасться голодным и жаждущим влаги травоядным; папоротник, который засыхает, а потом оживает. Папоротники, знакомые мне по Мэну и Вермонту, росли в сырых местах, и когда у них кончалась вода, то кончалась и жизнь. Но в пустыне Намиб я видел папоротник, который мог высохнуть, скрутив вайи в тугой мяч, и снова расправить их, когда появится влага, – и вот перед вами уже живой папоротник, «папоротник воскресающий». Возможно, идеальное комнатное растение для таких, как я. Но я никогда особо не задумывался о нем, пока однажды прошлым летом не полил иргу в Вермонте из садового шланга.

Наша ирга (Amelanchier) похожа на те, что растут в окрестных лесах. Зимой мы иногда вешаем на нее сало для дятлов и синиц. В остальное время мы ее не замечаем – разве что в мае, когда за несколько дней до появления листвы дерево на неделю взрывается массой белых цветов. Это время, когда оттаивает земля и когда люди здесь, в Новой Англии, обычно хоронили умерших и проводили погребальные службы (отсюда местное название дерева – serviceberry, «требная ягода»). К июню ирга покрывается пурпурными ягодами (отсюда другое тривиальное название – Juneberry, «июньская ягода»). Еще не созрев, ягоды привлекают американских свиристелей, а потом, в конце июня и в начале июля, приманивают и странствующих дроздов, красногрудых дубоносовых кардиналов, пурпурных чечевиц, американских лесных дроздов, пересмешников, вертлявых дроздов, острохохлых синиц и кардиналов.

В 2007 году лето у нас, как и обычно, стояло сухое. Я подумал обо всех птицах, которые кормятся на ирге, и вытащил садовый шланг, чтобы полить ее. Не хотелось, чтобы у нее высохли корни, потому что, как и большинство растений, лишенная воды даже на время, ирга гибнет. И вот, лениво поливая землю под стройным деревом, я впервые обратил внимание на то, что конечно же видел сотни раз и раньше: желто-зеленый мох на камнях. Разумеется, мох должен был быть совершенно сухим! Я нагнулся и оторвал кусочек – точно, суше сухого. Я осознал, что мох достаточно старый и должен был много раз пересохнуть за прошлые годы.

Я соскреб горсть мха и положил его в миску с водой на солнце – он тут же впитал воду, как губка; в считаные секунды его тонкие побеги распрямились и стали ярко-зелеными. Совсем как у воскресающего папоротника в пустыне Намиб, который я считал уникальным. За час на погруженном в воду мху образовались мелкие серебристые пузырьки (с кислородом); он дышал, он был живой. Я положил образец мха обратно на камень, где он снова высох, куда быстрее, чем белье на веревке. Затем я собрал образцы пяти других видов мха из нашего леса. Я то сушил, то отмачивал их с интервалом в несколько месяцев. Зимой мох мерз на улице, а потом я снова заносил его в дом и опять сушил. Я оставил часть образцов почти совершенно сухими на полгода, а когда макнул их в воду, они опять набрали ее за несколько секунд и стали такими же свежими и зелеными, как когда я собирал их в лесу. То же самое я проделал с тремя видами плаунов (Lycopodium digitatum, L. сlavatum и L. obscurum). Высохнув, они все погибли и плохо впитывали воду в сухом состоянии. Чтобы продолжить сравнение, я собрал восемь видов трав и тоже высушил их. Через неделю сухие листья потускнели, хоть и остались зелеными, а когда намокли (с трудом), то стали черными и мертвыми.

В середине ноября, сидя на бальзамической пихте в Мэне, где я иногда проводил по несколько часов, я снова мог восхищаться чудесными мхами. Прямо возле меня на ветви, где я пристроился, я нашел как минимум три вида этих растений, которые местами переплелись с лишайником, тоже трех видов. И мхами, и лишайниками густо поросла каждая ветка, в том числе на соседних деревьях. Землю внизу усыпали уже бурые опавшие листья, но камни среди них сияли яркими зелеными подушками мха там, где было повлажнее, и пятнами лишайника на более сухих и открытых участках.

Лишайники с веток сохли так же быстро, как мох. С такой же скоростью они вновь набирали воду и на вид становились яркими, как весной или осенью, когда они всегда влажные. Конечно, впитывающие свойства мха хорошо известны, северные народы традиционно использовали сфагновый мох как материал для подгузников. На случай, если какие-то микробы попытаются атаковать лишайник в его полунеживом состоянии, его защищают несколько веществ, действующих как антибиотики. Лишайник – это симбиоз гриба и водоросли, где водоросль снабжает гриб углеводами, а тот дает водоросли минералы и обеспечивает ее пристанищем. Лето показало мне множество обыкновенных чудес, которые я раньше видел, но не замечал. Они напомнили мне о воскресающем папоротнике из Намиба, но в той же пустыне есть еще одно растение, двулистная вельвичия удивительная (Welwitschia mirabilis), единственная в своем роде.

Вельвичия названа в честь Фридриха Мартина Йозефа Вельвича, австрийского медика, натуралиста и коллекционера, который первым нашел ее в Анголе 3 сентября 1859 года, того самого года, когда Чарльз Дарвин опубликовал «Происхождение видов путем естественного отбора». Вельвичия не похожа ни на какие другие растения, ее эволюционное происхождение остается загадкой. Это единственный представитель своего рода и единственный вид в своем растительном семействе. Его латинское название, mirabilis, означает «уникальное» или «удивительное». Африканеры из Южной Африки также называют его Tweedlaarkanniedood (буквально «двулистное-не-может-умереть»). Это растение физиологически радикально отличается от всех остальных пустынных растений; два его крупных листа всегда остаются зелеными и обводненными, и оно может жить больше 1000 и даже, возможно, 2000 лет.